Блог начинающего мага

К весне я значительно увеличилась в объеме, но, несмотря на это, много двигалась, стараясь побольше ходить пешком. В свободное время любила сидеть на «сачке», дышала свежим воздухом и работала «передатчиком»: студенты пробегали мимо, иногда присаживались поболтать и, узнав, что я никуда не спешу, поручали кому-нибудь что-то передать. От подруг немного отдалилась – их суетливая предприимчивость стала казаться мне немного бессмысленной. Конечно, я не просто просиживала скамейку, я много занималась, зная, что сессию мне предстоит сдать на месяц раньше остальных. А еще курсовой проект, а еще проект Семена… И все же я чувствовала себя спокойной и уверенной, так как муж стал ко мне гораздо внимательнее после больницы и даже взял на себя походы по магазинам, связанные с переносом тяжестей.
Постепенно наладились и отношения с семьей Семена. Изначально и мать, и сестренка, и даже бабушка с дедушкой отнеслись ко мне с симпатией, но отец долго проявлял настороженность, подозревая во всех смертных грехах от корысти до глупости, но, не найдя при ближайшем рассмотрении ни того, ни другого, выразил удивление по поводу моей привязанности к его сыну. Появление округлостей сделало для него понятным наш брак, и я не пыталась его разубедить. Постепенно мы подружились настолько, что он представил меня своим родителям, располагавшимся по другую сторону семейной баррикады. Теперь уже недоумевала я: родственники по обе стороны были мне одинаково симпатичны, и я не могла понять причин конфронтации. Похоже, я становилась связующим звеном между ними.

Я пыталась найти истоки вражды двух семейных кланов, но ничего, кроме исторической несовместимости, найти не смогла. Родители свекрови были из старой аристократической семьи, у бабушки в прошлом была своя ложа в опере и куча поклонников из офицерской среды, а у ее мужа – охота, прекрасное образование и твердые патриархальные взгляды на семью. Родители свекра, выходцы из деревни, всю жизнь проработавшие на фабрике, знавшие и бедность, и тяжелый, нерадостный труд, не могли найти общего языка с родителями жены единственного сына. Ко мне они отнеслись с искренней симпатией и простотой, и я платила им тем же, что еще больше укрепляло наши отношения с отцом Семена. Постепенно он принял и меня, и мой живот, как объективную и вполне приятную реальность, пытаясь время от времени выяснить, когда он станет дедом, но я все время отшучивалась:
– Вот сдам летнюю сессию, и рожу.
Это можно было трактовать очень широко, от мая до июля. Реально мне нужно было сдать сессию к середине мая, что было неслыханной наглостью с точки зрения нашей секретарши, от которой зависело, дать ли мне раньше времени направление на очередной экзамен. Каждый раз, выдавая мне нужную бумажку, она непременно пыталась меня немного позлить. В очередной раз, при большом стечении преподавателей, они сочувственно ворчала:
– Не понимаю, зачем ты связалась с этим лоботрясом…
Здорово же она меня достала, если я не выдержала:
– Неужели незаметно, что я с ним связалась уже настолько крепко, что ваши комментарии теряют всякий смысл?
Я просто хотела ей намекнуть, что обсуждать семейную жизнь студентов при преподавателях не совсем корректно. Глухов, молодой, нахальный, но умнейший преподаватель с нашей кафедры, которому, видимо, тоже надоело «перемывание чужих косточек», вступился за меня:
– Знаете, у англичан есть старинная народная мудрость: у хорошей Мери не может быть плохого Джона.
Секретарша попыталась сменить тему:
– Я ничего не имею против Мери, но не знаю, как она собирается сдавать экзамены, не прослушав всех лекций!
Почувствовав поддержку, я, как можно более ласково, пообещала:
– Постараюсь не загружать вас повторным выписыванием разрешений…
Сессия прошла для меня на удивление легко: к первому мая я сдала все зачеты, а к девятому – экзамены и курсовой, причем могла с такими результатами рассчитывать на повышенную стипендию. Свою роль сыграли несколько факторов, главный из которых – мужской состав преподавателей, которые отнеслись ко мне вполне доброжелательно, в отличие от женщин-преподавателей, большинство из которых были старыми девами и не любили беременных студенток. Мужчины же выказывали удивление моим нахальством, когда я с легкостью бралась отвечать на вопросы по не пройденному материалу, и, поняв, что я не рассчитываю на снисхождение в связи с интересным положением, сразу смягчались и с радостью ставили мне высокие отметки.
Мы справляли девятое мая в семье мужа. Отец, как всегда, пытался выяснить волновавший его вопрос:
– Ну, и когда же ты собираешься сделать меня дедом?
Все с интересом смотрели на меня, их этот вопрос тоже явно волновал.
Я, как всегда, уклончиво ответила:
– После сессии.
– А все-таки? Когда же закончится твоя сессия?
Я не выдержала всеобщего напряженного внимания и со смехом сообщила:
– А я ее уже сдала.
Отец смог только кратко выдавить:
– Как сдала?
Настроение у меня было отличное, и я решила поиграть словами:
– Блестяще. Семь пятерок и одна четверка.
Мать Семена тоже удивилась:
– Что ты хочешь этим сказать?
– Что я сдержу свое обещание, и, когда бы я теперь не родила, это будет уже после сессии.
Свекор принял мою шутливую интонацию:
– Ну, ты даешь. Значит, раз ты все закончила…
– Нет, еще не все. Мне еще нужно все отутюжить для вашего внука.
Он уже смеялся над моим искусством уходить от прямого ответа и продолжал наступать в моем же духе:
– И сколько же времени займет утюжка приданого?
– Думаю, не больше недели.
Немая сцена разрядилась смехом Семена, который следил за нашим диалогом с явным удовольствием. Удовольствие он получал тройное. Во-первых отец, не имевший доверительных (а, точнее, почти никаких) отношений с сыном, явно ждал внука, и это их примиряло. Во-вторых, я легко отбивала наступление, отступая ровно на столько, на сколько хотела. В-третьих, то, что компрометирует женщину, льстит самолюбию мужчины. Семен смотрел на меня преувеличенно восхищенно, и это меня немного насторожило. Что-то ему от меня надо, не иначе. Ближе к вечеру он начал меня обхаживать, чтобы я нашла благовидный предлог пораньше покинуть гостеприимный родительский дом, потому что его ждут товарищи по преферансу. Он был уже изрядно пьян, а потому абсолютно уверен, что уж сегодня он непременно отыграется.
Неделю назад он проиграл крупную, по нашим меркам сумму: двадцать пять рублей. Играли у нас на кухне. Среди ночи он разбудил меня и трагическим голосом сообщил:
– Я проигрался, не знаю, что делать.
Я еще не поняла, на что он намекает:
– Я тоже не знаю. Денег у нас нет.
Семен, блудливо пряча глаза, якобы с трудом, выдавил:
– Тебе ведь мать прислала тридцатку?
Это было правдой. Мать прислала ее на коляску. Но коляска стоила намного дороже, и я решила, что первое время мы перебьемся без коляски, но вот без пеленок – едва ли. Семен прекрасно знал, на что пойдут эти деньги, но, все же, стесняясь и покрываясь испариной, просил их у меня. Я встала, достала деньги и протянула ему:
– Ты сейчас занимаешь у своего сына. Не забудь ему отдать.
Он обрадовался, что обошлось без сцен, и затараторил:
– Ну, конечно. Неужели ты думаешь, что я не понимаю?
Он вышел, я снова легла, но сна не было. Я знала, что вернуть эти деньги ему не с чего, а идти в роддом, ничего не приготовив для ребенка, я не могла. На следующий день, потратив полдня, продала свои любимые, один раз надеванные свадебные туфельки, и купила все самое необходимое в минимальной, естественно, конфигурации. Узнав об этом, Семен немного поиграл в благородство:
– Ну, зачем ты это сделала?
– Ты знаешь, зачем.
– Неужели ты думаешь, что без тебя некому все это купить ребенку?
– Ты, кажется, намекаешь на свою мать?
Моя прямота его задела, но он не стал отрицать очевидного:
– Ну, и что здесь такого?
– Твоя мать, конечно, сделала бы все, что требуется, но к этому нормально отнесся бы только ты. Мне же важно самой позаботиться о своем малыше. Не лишай меня этого удовольствия. Тем более, ноги у меня так отекли, что еще не известно, смогу ли я их носить, а когда смогу, они все равно выйдут из моды.
Последний довод убедил Семена. Когда ему было удобно, он не чувствовал лжи. Эта же была шита белыми нитками. У меня никогда не было ни средств, ни претензий следовать моде, и он это прекрасно знал, но я бросила ему спасательный круг, и он за него ухватился:
– Ладно, тогда делай, что хочешь.
Можно подумать, что я спрашивала его разрешения.

https://ridero.ru/books/drugaya_realnost_4/

Скорая приехала быстро, минут через десять, которые казались мне бесконечными. Меня увезли в больницу с угрозой преждевременных родов. Врач предупредил, что, если кровотечение не прекратится, мне сделают искусственные роды. Шестимесячный ребенок выжить при этом не сможет. После стольких месяцев мучений мысль о возможной потере совершенно меня сломила, и я ревела под одеялом, однако выполняла все предписания и лежала, сутками не шевелясь и не меняя позы, предписываемой мне врачом на каждом обходе.
Соседка по палате позвонила свекрови, и они с Семеном регулярно носили мне передачи, передавали записки, в общем, все, как положено. Но все отошло на задний план. Мне было наплевать, посещает ли Семен занятия, устроился ли на работу, как он питается и в чем ходит, пьет или нет. Я жила только одним – как там мой малыш? А он все время вертелся, то принимая правильное положение, то поперечное, то головкой вверх. И каждый обход врач предписывал мне, на каком боку лежать следующие сутки. Я была единственной лежачей больной на этаже, и женщины, ожидающие второго или третьего ребенка, говорили, что мне страшно повезло. Обычно кровоточащих увозят в 1-й роддом, там таких полно, и никто с ними не церемонится.
Уход за мной был отличный, мне без конца делали капельницы, уколы, давали таблетки и витамины. Соседки хлопотали вокруг меня и окружали заботой, которой я никогда не видела дома. Врач говорил, что успех лечения зависит только от моего терпения, и я терпела. Неподвижность изнуряла меня, и когда через месяц мне выдали тапочки и разрешили понемногу ходить по палате, я была счастлива. И, хотя голова шла кругом, а от слабости пошатывало, настроение у меня улучшилось, появился аппетит. За окном по-весеннему светило солнце, с крыш капало, весна потихоньку подкрадывалась к городу. К восьмому марта меня неожиданно выписали.
Телефона у нас не было, поэтому я не могла позвонить Семену, свекровь была на работе, а мне было невтерпеж, и я добралась до дома самостоятельно. Состояние квартиры было хуже, чем я могла предположить. Грязь, пыль, спертый, прокуренный воздух, горы немытой посуды и пустых бутылок. Немного отлежавшись, я все-таки принялась за уборку, – лежать в таком гадюшнике было противно. Около мусоропровода встретила соседку, милую женщину средних лет. Она долго расспрашивала меня о здоровье, а потом начала жаловаться на Семена:
– У него тут все время парни какие-то, девицы, пьют, а один, страшный такой, с красной рожей, по-моему, тут жил. Вы смотрите, Катюша, берите мужа в руки. Вам покой нужен, а не грязь за всякой пьянью возить.
Она была права, именно поэтому я уже готова была нахамить ей, чтобы она не лезла в чужие дела, но она сразу почувствовала это, и добавила грустно:
– Ты думаешь, лезу в чужую жизнь от нечего делать? Я ведь тоже, когда такая же молодая была, о себе не думала, вот и родила сыночка, больного да неразвитого. Пять лет промучилась и похоронила. Вот и живем теперь с мужем: все есть, только детей нет. Смотри, сейчас вся твоя жизнь – здесь (она кивнула на мой живот), а муж никуда не денется, а денется, – значит, дурак, и жалеть не о чем.
Конечно, она была права, но мне от этого легче не стало. Краснолицый, живший без меня здесь, был, видимо, Лехой. Я представила, что он спал в моей кровати, и бросилась менять белье. Еще одно неприятное открытие ожидало меня: замызганные простыни хранили следы не только лехиного пребывания. Мысль о неверности Семена меня совершенно не тронула, я дошла уже до такого предела, за которым с удовольствием уступила бы его другой. Я представила, как пьяные дружки водят сюда девиц, и разозлилась. Как раз из коридора донесся звонок, и я пошла открывать. На пороге стоял Леха с сеткой картошки и палкой колбасы. Увидев меня, он опешил и даже сделал шаг назад, но я его успокоила:
– Что, испугался? Ну, не бойся, проходи. Твой провиант как нельзя более кстати – в доме ни крошки.
– А где Семен?
– Надеюсь, что на военке. Скоро вернется. А мы сейчас соорудим с тобой праздничный обед по случаю закрытия ночлежки. Только без вина. Идет?
– Запросто.
У него явно отлегло, он ожидал хорошей нахлобучки.
– А заодно бельишко замочишь, Семен придет – постирает.
Леха покраснел еще больше и поплелся в ванную. Работа закипела. Готовил Леха классно, мог из ничего сделать нечто, и обед оказался по-домашнему вкусным. Семен подоспел вовремя, с ним был Шуренок. Я обрадовалась: там, где появлялся Шуренок, не было места пьянке. Я сразу поняла, что он появился в качестве «армии спасения». От него по секрету узнала, что Семен не посещал практику, через неделю сдавать отчет, а оценка будет учитываться в летнюю сессию. За себя я была спокойна, задание по практике у меня было выполнено еще до больницы, а отчет займет несколько часов. Но Семен…
Я хотела отругать его, но он вошел в кухню с озабоченным видом и спросил:
– Ты на балкон не выходила?
– Нет, а с какой стати? Холодно еще.
– Пилипенко обещал для тебя печенки достать, а для матери кофе растворимого. Я его сейчас встретил, он мне ключ вернул и сказал, что продукты на балконе.
– Сколько ты ему дал?
– Десятку и материных двадцать.
– Считай, что мы должны матери двадцадку.
– Как тебе не стыдно, он же мой друг! Он, знаешь, какой человек!
– Знаю, пьяница и проходимец.
– Не смей так говорить о моих друзьях!
– Ладно, не хватало еще из-за него ругаться.
Вмешался Щуренок:
– Зря ты с ним связался, темный он человек.
Семен вспылил:
– Что вы понимаете в людях?
– Кстати, знаток человеческих душ, ты моей обручалки не видел? Я прибиралась, но там, где оставила, кольца нет. Уж не прихватил ли его твой замечательный человек?
– Не смей, он не вор. Я сам их ему отдал.
– Их?
– И свое тоже.
– Ну, свое, ладно, но мое-то, зачем брал? Я хотела продать его, купить ребенку приданое.
– Не шуми, ты же ничего не знаешь. У него, знаешь, какая ситуация? Жена не работает, сидит с ребенком, живут у тещи, а та такая стерва… Вот, он и решил квартиру снять, чтобы с семьей съехать. А заплатить нечем. Я ему сам кольца предложил, он их в ломбард сдал, я квитанцию видел.
– Ага, твоя ситуация куда лучше. Мое кольцо зачем отдал, неужели одного мало было?
– Мало, конечно. Знаешь, сколько за них дали? Всего пятьдесят рублей.
– Слава Богу. Найди его завтра и забери квитанцию. Займем где-нибудь и выкупим.
– По чужой квитанции не отдадут. И адреса его я не знаю. Зря ты волнуешься, он расчет получит и вернет.
Леха вмешался в нашу перебранку:
– Похоже, она не зря волнуется. Пилипенко пьет третий день в пивбаре, шикует вовсю, наверное, уже все пропил.
Семен не сдавался:
– Не может быть! Он такие талантливые картины пишет, эскизы мне показывал…
Щуренок вставил не без намека:
– Талантливые люди и порядочные – не всегда одно и то же.
Леха вдруг раскололся:
– Влип ты, Семен. Лапши он тебе навешал. Жену свою с ребенком он давно бросил, пропив на прощание у тещи пианино. Он сам вчера в пивбаре рассказывал.
Семен пытался держать удар:
– Не может быть. Он, знаете, какой человек! В МИМО учился, бросил все, уехал на Север, лес валить. Хотел жизнь настоящую узнать. Вернулся, денег кучу привез, набросков. И – влюбился. Тут из-за жены и остался.
Леха долго мялся, но все же раскрыл рот:
– Не знал я, что ты ему последнее отдашь, давно бы все рассказал. В МИМО он, действительно, учился, только с иностранцами связался, фарцевать начал, потом англичанина какого-то избил, его и осудили. Срок небольшой дали, он вышел, но попался на какой-то афере, его снова посадили. Так что лес он валил не из любви к романтике, а здесь осел, потому что Москва ему заказана. Божился, что жизнь заново начинает, уговаривал никому не говорить. Жену оставил всю в долгах, ты к ней лучше не ходи, плакать будет. И продуктов не достанет, не работает он нигде. В военторге точно работал, грузчиком, но его оттуда выгнали. Это он мне вчера рассказал, в пивбаре. Потом мы ко мне пошли, продолжить. А когда пиво кончилось, он предложил сбегать, сказал, что знает, где достать. Я ему денег дал и свою куртку, он раздетый был. Больше я его не видел. Так что не ты один – дурак.
Семен сник и попытался оправдаться:
– Если все это – правда, то он – большой артист!
Щуренок ухмыльнулся:
– Еще бы! Жулик и должен быть артистом, иначе ему никто не поверит.
Мне стало жаль и Леху, которому было теперь нечего надеть, и Семена за то, что он такой лопух. Кто знает, была бы я дома, может, и я клюнула бы на его вранье. Чего уж теперь ругаться?
– Ладно, фиг с ним, проживем и без золота, одного не понимаю, как можно брать у таких, как мы. Знает ведь, что последнее, и берет без зазрения совести.
Семен вдруг настроился воинственно, обещал найти его завтра же и вытрясти из него душу, но встреча не состоялась: Пилипенко исчез, слегка обобрав всех наших друзей, а Игоря еще, по его собственным словам, и «обгадив с ног до головы». Занял значительную сумму у их общей знакомой, а при встрече сказал ей, что передал должок через Игоря. Она долго ждала, пока осмелилась спросить:
– Ты мне когда деньги вернешь?
– Какие деньги? – удивился Игорь.
– Ты забыл, что ли? Тебе Пилипенко для меня передавал тридцать рублей.
Игорь извинился, достал деньги из своего кармана и побежал бить морду Пилипенко, но ему это не удалось по той же причине, что и Семену.

https://ridero.ru/books/drugaya_realnost_4/

Семен встретил меня с виноватой миной. Сдал из трех только два хвоста, правда, восстановил потерянные документы. Квартиру ему найти не удалось. Я махнула рукой – на большее я и не надеялась. Уже через неделю Он вышел сторожить знакомые мне объекты. И стал моим официальным женихом.
Его мать отнеслась к этому спокойно и даже доброжелательно. Ей, видимо, хотелось с кем-то разделить свои заботы о непутевом сыне. На факультете мы не распространялись на эту тему, мне все еще казалась нереальной наша затея.
Дни потянулись серые и утомительные. Мой чердачок, который я гордо именовала мансардой, отказывался хранить тепло. За неделю до свадьбы, наконец, удалось снять комнату. Все устраивалось. Его мать дала денег на кольца и платье. Кольца купили недорогие, а платье решили специально не шить. На оставшиеся деньги и первую зарплату Семена решили устроить небольшую вечеринку для ближайших друзей и родственников.
Почти все было готово, до свадьбы оставалось два дня. Днем я купила кое-какие продукты, и Семен с Юркой должны были отвезти их домой. К вечеру никто не появился. Я позвонила, трубку никто не брал. Фокусов я от Семена не ожидала, он за это время ни разу не сорвался. Расстроилась я только из-за продуктов, которые могли испортиться. А, впрочем, при такой температуре, которая держалась у меня на чердаке, это им вряд ли грозило. Мысленно попрощавшись с полюбившимся мне, но таким холодным пристанищем, я укрылась с головой и мгновенно уснула.
За окном было еще серое утро, когда меня разбудил камешек, прилетевший в окошко. Из-за холодов я спала одетая, поэтому быстро вскочила и открыла окно. Внизу стояло такси и кто-то, стоя у калитки, махал мне рукой. Это был Игорь. Я испугалась: что-то случилось, если он приехал в такую рань. Я крикнула, что сейчас выйду, закрыла окно и бросилась вниз по лестнице.
Когда я вышла во двор, у меня уже не было сил от испуга. Он подошел ко мне, взял меня за руку.
– Что случилось? – голос у меня дрожал.
– Я испугал тебя? Не бойся, ничего не случилось. Послезавтра твоя свадьба, и, пока не поздно, я хочу с тобой поговорить.
Он смотрел на меня выжидающе, но я ничего не понимала и опять спросила:
– Что случилось?
– Да, ничего. Пока. Я просто хочу предупредить тебя: не выходи за него. Мы все тебя любим, не связывай с ним свою жизнь. Я знаю его гораздо лучше, чем ты.
– Игорь, ну, что ты говоришь, зачем?
– Катюша, милая, неужели ты не чувствуешь, как тебя любить нужно? Он так не умеет.
– Так, не так! Как умеет, так и любит.
– Да, не умеет он! Понимаешь? Не умеет! Никого он не умеет любить, кроме себя. А к тебе он привык. Он привык тобой пользоваться. Вот и вся его любовь.
– Не надо, Игорь. Я все понимаю, не хуже тебя. Но все уже решено. Не надо.
– Ничего ты не понимаешь. Вот ты тут на чердаке зубами стучишь, а он сегодня напился с Юркой, как грязь. Мне, говорит, сегодня можно, я со свободой прощаюсь. Да пойми ты, он-то ни с чем не прощается…
– Где он сейчас?
– Дома. Подобрал их, голубчиков, развез по домам.
– Спасибо тебе, Игорь.
– Спасибо? Катя, тебе о себе сейчас думать нужно, а ты: что с ним... Ничего с ним. Обычная история. Пьян до бесчувствия.
– Ну, хорошо, Игорь. Я подумаю. Я ведь знаю, что ты во всем прав, но, как увижу его виноватое лицо, сразу вся злость проходит. Ты иди, я замерзла.
Стояла холодная ноябрьская ночь, а я была в одном свитере. Игорь взял меня за плечи:
– Подумай, Катюша. Если ты уверена, что ни о чем не будешь жалеть, – что ж? Я приду к тебе на свадьбу и буду пить за тебя. Только за тебя. И запомни, что у тебя есть друг.
– Я знаю, Игорь.
Он взял мою руку, положил себе на ладонь, как бы собираясь прихлопнуть ее на прощание другой ладонью, но не прихлопнул, а осторожно накрыл:
– Ты обещаешь, что не будешь от меня скрывать, если тебе будет плохо с ним?
– Игорь, ну, что ты сможешь сделать? Ведь, если случится такое, с чем я не справлюсь сама, ты мне уже не поможешь.
– Я знаю, что ты – молодец, и сама будешь мучиться, а я не смогу помочь тебе. Но я смогу хотя бы дать ему по морде, если он обидит тебя.
– По морде я смогу дать и сама. Но все равно, спасибо тебе. Ну, я побегу? Холодно.
– Ой, я совсем тебя заморозил, – и он отпустил мою руку.
Я повернулась и пошла в дом, а он все стоял и смотрел мне в след. Поднявшись к себе, я услышала, как хлопнула дверца такси, и машина отъехала. Я не могла ни о чем думать, кроме одного: почему я не уткнулась носом в его плечо и не проревелась, как следует? Больше всего мне хотелось плакать, и чтобы кто-то, мудрый и добрый, гладил меня по головке. Но поздно. Поезд с гуманитарной помощью ушел. Точнее, такси умчалось. Плакать в одиночестве не показалось мне привлекательным, и я решила, что буду спать, спать весь день, и никуда не пойду. А когда придет Семен, тогда уже что-то решу. Прямо здесь, не выходя из комнаты. Я укутала ноги старым пальто, накрылась с головой одеялом и уснула.
Проснулась я поздно. Стоял чудесный осенний день. Нежаркое, но яркое солнце нагрело крышу, и на чердаке стало почти тепло. По идее, если завтра мне предстояла свадьба, нужно было сделать кучу дел: уложить вещи, привести в порядок комнату, в которую предстояло переехать, перевести все туда, прибрать за собой здесь, докупить кое-какие продукты, сходить в баню… Список казался бесконечным. Я лежала и думала, что, если сейчас не встану, а буду дожидаться Семена, который проспится едва ли к полудню, то все равно уже ничего не успею, и тогда все решится само собой. Если же я все же встану и начну приготовления, то Семен решит, что мне так хочется за него замуж, что ему все можно. И я не встала. Я валялась и с каким-то наслаждением прикидывала, чего я уже не успеваю сделать. Представила, как обрадуется мать, узнав, что все отменяется. Как расстроится моя добрая хозяйка. Нет, ей говорить не обязательно. Просто съеду. Не пропадать же снятой и оплаченной за месяц вперед комнате. Да и прохладно здесь становится. Представила, как укоризненно покачает головой мать Семена:
– Ну, знаешь, Катя! Это несерьезно. Нельзя же из-за таких пустяков… Ты ведь взрослый человек… Ну, он провинился перед тобой… Но можно же простить.
Багира пустит слезу, и мы с ней обменяемся мнениями о наших неудавшихся судьбах. Хорошо, что на факультете знали о предстоящей свадьбе только несколько друзей. Они просто промолчат. Ход моих рассуждений прервал стук камушка в окно. Явился Семен. Что-то рано. Я открыла окно и крикнула, чтобы он меня подождал. Я почему-то боялась, что в комнате он меня уговорит быстрее. Я стала неторопливо спускаться вниз, на ходу придумывая, что я ему скажу, но ничего путного не придумала.
Он стоял во дворе, несчастный и растерянный. Я брякнула первое, что пришло в голову:
– Что-то ты рано проснулся, мог бы еще поспать. Торопиться некуда.
– Ну, Катюша, прости меня.
– А тебе не кажется, что эта фраза становится традиционной? Я тебе очень благодарна за вчерашнее. Если бы ты сам мне не помог нажать на тормоз, я могла бы здорово влипнуть.
– Послушай меня…
– И слушать не хочу. Вчера ты прощался с холостой жизнью, а сегодня можешь выпить за возврат к свободе.
– Перестань ругаться. Ты мне слова сказать не даешь. Я не собираюсь оправдываться.
– Что-то новенькое. Слушаю тебя внимательно.
– Я – за тобой. Твои родители приехали.
– Господи, только их и не хватало. Кто?
– Отец. Кажется, с Веркой.
– Слава Богу, хоть не мать. Где они?
– В гостинице. В «России». Утром приехали, сидят, ждут нас.
– Ничего, не волнуйся. Отец меня поймет. Я сама ему все объясню. Тебе ехать не обязательно.
– Прекрати, в самом деле. Что ты можешь им объяснить?
– Скажу, что осознала свою ошибку, и решила послушаться мамочку. Она будет в восторге.
– Не обольщайся, она такого позора тебе не простит.
– Ладно, поехали. По дороге разберемся. Хорошенькое начало предвещает веселенькую жизнь.
– Посмотрим. Иди скорее, одевайся.
По дороге все было решено. Не плакаться же отцу в жилетку! А просто все объяснить? Но как? Разве можно объяснить жизнь?
https://ridero.ru/books/drugaya_realnost_4/

Деньги, как всегда, закончились неожиданно. Я не знала, куда себя деть: друзья разъехались, к родителям не хотелось. Семен был необыкновенно учтив и даже готов был валяться со мной на пляже, но мне такая жертва была ни к чему. Взвесив все аргументы, а точнее, горсть мелочи, я вспомнила, что в пионерских лагерях заканчивается первая смена, на которую обычно набирают студентов-практикантов. С укомплектованностью второй смены всегда дела обстоят сложнее, поэтому я решила предложить свои услуги. Я отправилась на сачок, и уже через пару часов от приехавших с первой смены студентов знала о близлежащих лагерях все, что мне было нужно. В этот же день я предстала пред светлые очи председателя фабкома трикотажной фабрики, и милая женщина страшно обрадовалась, узнав, что я – старшекурсница, да еще и с опытом работы.
Через три дня, едва успев сдать анализы, я уже отбывала в лагерь вместе со своим шумным вторым отрядом. Семен провожал меня, все время пытался серьезно поговорить, но мне было не до него. Он воспринял мой отъезд как побег от него лично, и в чем-то он был прав. Причин типа «кушать хочется» он не воспринимал всерьез, ведь таких проблем у него не было никогда.
Работа захватила меня, как и прошлым летом. Лагерь был прекрасно оборудован, у детей было все, погода стояла прекрасная, и я чувствовала себя, как рыба в воде. К тому же, нам даже давали выходные, и я пару раз приезжала домой. Я звонила Семену, и он так искренне радовался моему приезду, что я немного отмякла.
Когда я приехала на пересменку, оказалось, что он дома совсем один и очень скучает. Он начал писать исторический роман, совсем не пил и почти не ел. Он умолял меня скорее приехать, махнув на все рукой. Махать мне было не на что, и я приехала. Я была сонная и уставшая, накануне мы прощались с детьми, жгли костры и встречали рассвет. Утро прошло в хлопотах, и я валилась с ног от усталости.
Семен встретил меня по-королевски. Он купил бутылку сухого и нажарил картошки. Даже порядок навел, как мог. Мы перекусили, выпили по бокалу вина, и, пока Семен вышел на кухню заварить чайку, я уснула, сидя на бабушкином диване. Сознание вернулось ко мне лишь на мгновение, когда я почувствовала, как Семен разувает меня, подсовывает под голову подушку и накрывает пледом. Я блаженно вытянулась и снова окунулась в сон, краем сознания уловив легкий поцелуй в закрытые глаза. Я слегка напряглась, готовая в любую минуту проснуться и дать отпор агрессору, но к удивлению своему услышала ласковый шепот:
– Спи, дуреха, не бойся.
Я приоткрыла глаза и увидела, как он идет к письменному столу, садится, берет в руки остро отточенный карандаш и начинает писать. Нежность заполнила мое сердце, и я уснула счастливая.
Проснулась я на рассвете. Семен по-прежнему сидел за столом. Я окликнула его:
– Ты чего не спишь?
Он обернулся:
– Боялся, что ты проснешься и уйдешь.
– А ты не хочешь, чтобы я уходила?
– Нет.
– Ну, тогда я никуда не пойду, мне тоже не хочется.
– Правда?
– Правда. Ну, иди, ложись, поспи немного. Уже утро, а ты не ложился.
– Я так рад тебе, что все равно не усну. Разве что ты свернешься калачиком у меня под мышкой и будешь сопеть мне в плечо.
– С удовольствием.
Он подошел, встал на колени у дивана и начал жадно меня целовать, но я его осадила:
– Э, нет. Такого уговора у нас не было. А посопеть в плечо?
Он нежно просунул руку мне под шею, и мы долго лежали молча, притворяясь спящими. Наконец, он не выдержал:
– Катюша, ты спишь?
Я промолчала.
– Ну, и притворяйся на здоровье. Так даже лучше, не будешь меня перебивать. Если бы ты знала, как я по тебе соскучился! Как мне было плохо, когда я понял, что теряю тебя. Я так много думал о тебе в последнее время… Мы все-таки обязательно поженимся, и ты родишь мне крикливого пацана. Идет?
Я молчала.
– Эй, перестань притворяться! Ладно, не говори ничего. Лучше поцелуй меня, если ты на меня больше не сердишься.
– И говорить ничего не буду, и целовать тебя не буду. А вот родить – это пожалуйста, это я даже с удовольствием!
– Катюша, умница моя, неужели у нас все будет хорошо?
– Попробуем. Авось, выйдет? Сколько мы раз уже пробовали? Но учти, это – последняя попытка. Начнешь дурить – больше не прощу.
– Решили, и хватит об этом. А то ты все вспомнишь, и уйдешь.
– Как это я от такого удобного дивана уйду? На моей кровати ведь даже в полный рост не вытянешься. Ну, все, я засыпаю, поспи немного.
Конечно, мы не уснули. И, если у меня в жизни и был медовый месяц, то длился он ровно три дня, в бабушкиной комнате, пропахшей лекарствами, между второй и третьей сменами в пионерском лагере. И я смело могу сказать своей старшей дочери, что появилась она не просто так, а в результате взаимной любви, беспредельной нежности и настоящей страсти. И на ее ангельском личике долго еще читалась печать «сделано с любовью».

https://ridero.ru/books/drugaya_realnost_4/

Я попрощалась с Серегой. Мой расчет оправдался. Я не просидела на скамейке у «Ласточки» и десяти минут, как на горизонте появились Семен и Хорек. Они заметили меня и остановились. Семен явно намеревался «сделать ноги», но я резко встала и пошла им навстречу, чтобы у них не оставалось сомнения, видела я их или нет. Они встретили меня напряженным молчанием. Хорек был весь желто-серый и косил правым глазом. Семен, весь помятый, опухший, обросший, со слезящимися, бегающими глазами, наконец, спросил:
– Что ты здесь делаешь?
– Тебя ловлю.
– Кто тебе сказал, где мы?
– Интуиция.
– Что тебе от меня нужно? – он заводил сам себя, краснел, глаза злобно стекленели.
– Мне нужно увести тебя домой.
– Я никуда не пойду.
– Совсем никуда? Будешь тут стоять?
– Совсем, пока ты не уйдешь.
– Можешь не надеяться. И заканчивай выступать. Не для того я второй день бегаю, чтобы смотреть, как ты выделываешься. Пошли.
Я взяла его за локоть, но он вырвался.
– Отпусти, нам некогда, мы спешим.
– Что, денег у Юрки заняли, выпить спешите? Дело важное. А главное, неотложное.
– Не твое дело. Кто ты такая?
– Не волнуйся, я тебе никто. Даже не надейся. На тебя смотреть противно. А бегаю за тобой по городу, как собачонка, потому что мать твою жалко. Третий день плачет, два раза «скорую» вызывали. Успокоилась немного только после того, как я пообещала тебя найти. Больше ей просить некого. По своей инициативе я за такой скотиной не побежала бы.
– Ты что же, оскорблять меня пришла?
– Да уж не в ногах валяться. Кончай базар, пошли быстро, пока я на вас не плюнула. Ты думаешь, я тут кайф ловлю? Да мне с тобой стоять рядом стыдно.
Семен обернулся за поддержкой к молчавшему до этого Хорьку:
– Ты тоже считаешь меня скотиной?
Хорек замялся:
– Ты знаешь, старик, Катюша, конечно, права: мы вели себя по-свински. Лучше не усугубляй. Я пойду домой, и ты иди.
Семен сразу сник, но еще продолжал качать права:
– Я без Антона никуда не пойду. Его одного милиция заберет.
– А с тобой не заберет?
– Со мной не заберет.
Я поняла, что спорить бесполезно.
– Хорошо. Поехали втроем. Дома никого, мать мне утром на сачок ключи завезла. Положим его в бабушкиной комнате, пусть отсыпается.
Наконец, мы двинулись в путь. Я шла посредине, держа обоих под руки и сгорая со стыда. Когда мы подошли к остановке возле универсама, Семен начал вырываться. Вспомнил, что у него есть на бутылку.
– Ты пойми, если я сейчас не выпью, то человеком не стану.
Я уже почти плакала от позора и бессилия, но вмешался Хорек, шепнув:
– Отпусти его, пусть сбегает. Его сейчас не переубедишь, но пить мы не будем, обещаю.
Я поверила ему, так как уже заметила, что Антон абсолютно трезв. Вернее, от него не пахло спиртным. Цвет его лица и некоторая замедленность речи и движений навела меня на мысль, что он укололся. Я испугалась за Семена, но тут же себя успокоила: Семен явно пьян, а колоться Хорек бы ему не позволил, тем более что он сам говорил, что укол и алкоголь несовместимы. Вот почему Хорек так легко пообещал не пить. Я его даже уважала за то, что, давным-давно пристрастившись к наркотику, он никого в это дело не втягивал, более того, однажды он спросил Семена, не хочет ли тот попробовать. Семен замялся, не сказав сразу нет. Антон тогда так распсиховался, что пообещал Семена придушить своими руками, если тот только попробует. Как медик, он прекрасно понимал, что это такое, и чем он сам рано или поздно закончит.
Дальше мы добирались уже вчетвером: я, пьяный Семен, наколовшийся Хорек и «бомба чернил». Не знаю, как я не провалилась со стыда сквозь землю, но мы все-таки дошли. Хорька положили на диван в бабушкину комнату, и я заперла дверь. Семена затащила в ванную и, раздев с помощью силы и угроз, загнала под холодный душ. Он вылез злой, протрезвевший и в припадке голода. Еще бы, почти неделю он только пил, практически не закусывая.
Приготовив ему яичницу неимоверных размеров, я пошла звонить матери, которая была вынуждена пойти принимать экзамен. Она страшно обрадовалась и упросила меня дождаться ее, так как боялась, что ее сыночек опять сбежит. Я вернулась на кухню. Семен ел жадно и неопрятно. Он жрал. От запаха меня мутило, день шел к вечеру, и утренние беляши рассосались без следа.
Дожевав, он начал интересоваться учебой:
– Слушай, а когда следующий экзамен?
– Завтра.
– Не хило. А какой?
– Древнерусский.
Я показала ему учебник.
– Это невозможно.
– Я пометила тебе параграфы, соответствующие вопросам из билетов. Просмотри хотя бы, а то и списать не сможешь, не сориентируешься.
– Это у бабы Зины-то списать? Ты шутишь.
– Ну, тогда вызубри.
– Я и прочитать-то не успею.
– Это меня не касается. Все, что я могла, я сделала.
К Семену понемногу возвращалось ощущение реальности:
– Что же теперь будет?
– Боишься показаться на факультете?
– Конечно, боюсь. Что я скажу?
– Придумаешь что-нибудь. Не впервой. Или Хорек справку нарисует. Выкручивайся, как знаешь.
– С нами-то что теперь будет?
– Со мной ничего не будет, а вот с тобой – не знаю.
– Что мне сказать, чтобы ты простила меня?
– Лучше помолчи. Я ничего не хочу слышать.
– Ну, я могу хотя бы сказать, что понимаю, как виноват перед тобою?
– И что мне с того? Я обещала твоей матери найти тебя, и нашла. Сейчас сдам тебя с рук на руки, и делай, что хочешь.
– Неужели тебе, действительно, все равно? Неужели только ради матери?
– Ты в зеркало посмотрись…
– Ну, чего ты хочешь? Чтобы я в ногах у тебя валялся? Ну, скажи, хочешь?
– Нет, не хочу. Слишком просто и слишком противно.
Семен замолчал. Он был жалок и выглядел обиженным. Казалось, что он по привычке ищет виновных, не находит, и ему становится еще обиднее.
Пришла мать. Ни слова не сказав Семену, она прошла со мной в столовую.
– Где ты его нашла?
– На улице, почти случайно.
– И что мне теперь с ним делать?
– Отхлестать по щекам.
– Катюша, как ты можешь! Он ведь обидится и опять уйдет.
– Ну, и черт с ним.
Она сникла, будто отхлестали ее.
– Так нельзя. А ты что же не отхлестала?
– Тогда бы он со мной не пошел, а я обещала его привести. Да и устала я. Надоел он мне, сил больше нет с ним возиться. И чего зря руками махать? Не поймет. А вас он любит, может, задумается?
– Жестокая ты, я тебя не узнаю.
– Ладно, из нас двоих педагог здесь вы. Делайте, что считаете нужным. Только не цацкайтесь с ним, спать не давайте, завтра экзамен. В бабушкиной комнате Антон спит, я обещала, что его не тронут, пока не проспится. Кстати, у Семена в куртке бутылка. Надеюсь, они не встретятся. Я пошла.
– Может, останешься, позанимаетесь вместе?
– Нет уж, спасибо. Мне стипендия нужна, а я и так два дня потеряла. Пойду учить.
– Ох, не знаю, что и делать. Он никого, кроме тебя, не слушается.
– Вы заблуждаетесь. Меня он тоже не слушается.
https://ridero.ru/books/drugaya_realnost_4/

Своим я намекнула по телефону, что, возможно, скоро выйду замуж. Мать сначала начала причитать на тему «конец учебе», а потом заявила, что не будет мне помогать, если я это сделаю. Ее угрозы, как и помощь, были эфемерны и ничего для меня не значили, скорее даже вызвали огромное желание сделать наоборот.
Семен пропустил почти весь семестр. На военной кафедре на него нарисовали большой зуб с перспективой отчисления из института. Мать подсуетилась, нашла какие-то ходы, и все было улажено. Остальные дисциплины я старательно вбивала в голову моего жениха, пока неожиданное появление нового в нашей жизни персонажа не прервало наши занятия. У тети Любы объявился племянничек, отставной офицер из Одессы, который решил облагодетельствовать бабу Любу, взяв ее к себе. Конечно, не полубезумная старушка была нужна ему, а ее большая, хоть и старая, квартира в центре Горького. Обмен уже был подобран. Бабу Любу никто не спрашивал, она ворчала и плакала, но не смела отказать. На второй день после приезда племянничек ободрал в моей комнате обои и заявил, что завтра придут маляры. Церемониться он не привык, а съезжать мне было некуда.
Спас меня Серега Устьянцев, предложив поселиться у него в мастерской, которую он снимал, чтобы спокойно творить, когда жена возвращалась в его жизнь и в его комнатку. В эту весну жена не вернулась, и мастерская пустовала. Хозяйка, женщина простая, но строгая, боялась, что Серега не заплатит за простой. Ему пришлось идти к ней с повинной и уговаривать пустить меня на несколько месяцев, пообещав вернуть долг. Серега оказался настоящим другом, хотя я и отказывалась считать с ним звезды. Хозяйка поначалу отнеслась ко мне подозрительно, решив, что я – любовница Устьянцева. Но никто, кроме Семена, который представился моим женихом, ко мне не ходил, и вскоре она успокоилась.
Комнатка моя находилась на чердаке небольшого частного домика, стоящего на берегу реки в старой Слободке. В левом углу проходила труба от русской печки, а в правом находилась кровать, вернее, поставленная на кирпичи сетка от детской кроватки, на которой мог поместиться разве что маленький Устьянцев или я, правда, с некоторым трудом. Перед окном стоял маленький верстачок и мольберт, все остальное пространство занимали краски, кисти и инструмент, разложенный по многочисленным коробочкам и ящичкам. Кроме того, мною был обнаружен допотопный проигрыватель с набором виниловых пластинок, по большей мере с классической музыкой, исполняемой на органе и клавесине. Хозяйка, женщина на редкость деликатная, почти никогда ко мне не поднималась, так как на чердак вела шаткая, почти отвесная деревянная лестница, а свет можно было зажечь только из моей комнаты. На чердаке водилась масса мышей и котов, которых я боялась почти одинаково, причем коты имели обыкновение подбрасывать под дверь свою добычу, из-за чего я неоднократно в темноте поскальзывалась и орала страшным голосом. В остальном, все было прекрасно, была бурная весна, с восходом солнца металлическая крыша нагревалась, и кусок картона, который служил потолком, почти беспрепятственно пропускал тепло днем, а по вечерам комнатка нагревалась от трубы топящейся внизу печки.

Весна роковым образом действовала на Семена. Он, как всегда, запил. Время от времени он спохватывался за день-два до экзамена, пытаясь в своем похмельном мозгу уложить мой краткий пересказ. Экзаменов предстояло много, двойки перемежались тройками, а где-то посредине он просто пропал. После пропущенного экзамена я позвонила ему, чтобы попрощаться. Мысль «Пора умывать руки» оформилась достаточно отчетливо. Но номер не прошел. Трубку взяла мать, она плакала. Семена не было дома третьи сутки, и она думала, что я знаю, где он. Лучше бы я не звонила, теперь она испугалась еще больше. Сердце у нее ныло, давление скакнуло, она лежала и пила таблетки. Я попыталась успокоить ее:
– По моим данным он жив-здоров, просто пьет с приятелями.
Видимо, я ее не совсем успокоила, потому что она заплакала в голос, после чего мне не оставалось ничего, кроме как пообещать найти ее ненаглядного сыночка.
Я бегала по его друзьям, но всегда на шаг отставала:
– Да, он был здесь, с Хорьком, очень пьяный.
– Да, был вчера, пьяный, занимал деньги.
– Да, был только что, занял трешку.
Я ходила за ним по пятам, голодная и уставшая. Вечером позвонила его матери. Сказала, что его видели час назад, абсолютно живым, и что завтра я непременно его найду, так как круг его возможного обитания значительно сузился. И она успокоилась. Она так надеялась на меня, что отступить было невозможно.
Утром, камушком в окно, меня разбудил Устьянцев. Он поднялся ко мне и осведомился, как идут поиски.
– Спасибо, хреново.
Я подкрашивалась, а он сидел напротив и отвлекал меня разговорами.
– Я назначил себя тебе в помощь, вдвоем веселее.
– Ага, двое – уже целый комитет по спасению.
Я упорно возвращала к жизни бледное осунувшееся лицо, и Серега не оставил это незамеченным:
– Ну, и свинья же твой Семен. Ты уже на себя не похожа. Полюбила бы ты лучше меня. А что, у меня нет зубов, нет денег, но есть сердце, и я умею любить. Давай бросим его к черту, будем любить друг друга, и я принесу тебе счастье.
Он балагурил, так говорят только тогда, когда заранее знают ответ. Я только взглядом ответила:
– Отстань, не до тебя!
Он понял мой взгляд правильно.
– Сейчас я прочту тебе такое стихотворение, что ты меня сразу полюбишь!
Я улыбнулась:
– Валяй.
Конечно, он беспокоился о Семене, но главной целью визита было непреодолимое желание прочесть кому-нибудь новое стихотворение. Я была благодарным слушателем. Да, Серега умел любить. Он чувствовал любовь во всем, он понимал ее в любом обличье. И умел говорить о ней и на высоких нотах, но без фальши, и на полутонах, ничего не называя своими словами, говоря о чем угодно, казалось, не имеющим отношения к любви, но ощущение ее присутствия оставалось абсолютным. О чем бы он ни писал, он писал о любви. Так было и на этот раз. Мне стало грустно. Опять я полюбила «не того парня». Устьянцев, как бы прочитав мои мысли, спросил:
– Ну что, ты меня уже полюбила?
– Ну, конечно, разве тебя можно не любить?
– В чем же дело? Давай, плюнем на Семена, и ты будешь любить только меня!
– А давай! Будем любить друг друга, пока не придет Семен и не перережет тебе горло.
– Он что, такой ревнивый?
– А ты разве не знал, что у него прадед – грузинский князь? Он об этом только глухому не рассказывал.
– Нет, нет. Кровный месть нам не нужен. Куда пойдем искать?
– На сачок. Надоело бегать. Просто сядем и будем ждать. Больше ему нигде денег не занять, все равно появится.
– Ладно, люблю тихую охоту, готов залечь с тобой в засаду.
– Залечь не удастся. Только засесть. Сачок – не лежбище.
– Сачок – седалище?
– Ой, да ты не знаешь, что такое сачок?
Серега смутился, я явно намекнула на его возраст. Пришлось объяснить:
– Это аллейка в скверике перед факультетом. Там собираются те, кто прогуливает занятия.
– А, сачкуют. Пойдем, сачканем?
– Только сначала что-нибудь съедим.
Устьянцев судорожно зашарил по карманам, нагреб немного мелочи. Я обрадовалась:
– Классно. И у меня около того. Это же целое сокровище.
– ??
– Я же тебя не в ресторан приглашаю. А в ближайшей забегаловке на эти деньги мы купим по два беляша и по стакану кофе.
– Люблю деловых женщин. Тогда поторопимся, я тоже давненько не ел, и меня мутит с голоду при мысли о горячем беляше.
Наши надежды оправдались, беляши были сочные и горячие, и по тому, как Серега их глотал, было понятно, что не ел он давным-давно, видимо, писал, а в такие дни он просто забывал поесть. Я улыбнулась: мы были бы прекрасной парой, вечно голодные и без денег.
Через час мы были на месте. Я листала учебник, но в голове мало что задерживалось. К полудню появился Толик и сообщил, что видел Семена с Хорьком из окна автобуса. Они двигались к Политеху. Полезная вещь – сачок. Рано или поздно кто-нибудь все равно навел бы нас на след.
– Спасибо, Сергей. Дальше я сама.
– Ты уверена, что все рассчитала правильно?
– Конечно. В Политех они могут идти только к Юрке. Если они его застанут, и он даст им денег, то они пойдут пить в ближайшую забегаловку, то есть в «Ласточку».
– А если нет?
– Все равно ближайший путь к деньгам ведет на сачок мимо «Ласточки».
https://ridero.ru/books/drugaya_realnost_4/

Приближался весенний призыв, и Семен, после тренировок под руководством Хорька, выдал на комиссии давление 180, после чего угодил в больницу лечиться от несуществующей гипертонии. Больница находилась недалеко от моего дома, в тихом зеленом центре. Режим был не строгим, поэтому половину дня больные просто валялись на травке. Я приходила к Семену каждый день, и мы подолгу гуляли. Семен радовался моему приходу, как никогда. Неторопливые прогулки, трезвые разговоры, плавно текущие строки новых стихов, написанных в больничной палате, связывали нас все прочнее.
Я стала задумываться, зачем мне нужен этот человек, но вразумительного ответа не находила. Может быть, я просто люблю его? Со всеми проблемами и недостатками? Я не хотела давать себе положительный ответ, в нем было бы что-то неотвратимое, какая-то предопределенность дальнейших шагов и действий. Я говорила себе, что выполняю дружескую обязанность, идя навещать его, но почему-то, увидев его издалека, сердце билось сильнее, улыбка озаряла лицо, и я пыталась спрятать ее, но из глаз улыбку не уберешь, и Семен это чувствовал, и его глаза теплели в ответ.
Он первым завел разговор о женитьбе.
– Знаешь, хватит мотать друг другу нервы. Давай, подадим заявление.
– Какое заявление?
– В ЗАГС. Нам давно нужно было это сделать, а теперь я оформил развод, и нам ничто не мешает.
– И теперь как честный человек, ты решил, что должен на мне жениться?
Я спрашивала без язвительности, абсолютно серьезно. Я не была уверена, что он любит меня, что он вообще способен любить кого-нибудь, кроме себя. Просто он боялся потерять меня, – все понимающую, все прощающую, надежную, как танк. И он почти слово в слово повторил мои мысли:
– Я боюсь потерять тебя. И больше никогда не встретить такой, как ты.
– Какой – такой?
– Такой доброй, умной, красивой, верной.
Он не сказал: любимой.
– В твоем перечне не хватает одного определения.
– Я знаю. Я боюсь этого слова. Я говорил его стольким женщинам, ничего не вкладывая в него, что боюсь, что оно прозвучит затасканно. Ты этого не заслуживаешь.
– Знаешь, ты говоришь с позиций здравого смысла. Это он подсказывает тебе, что я – подходящий вариант. А что говорит тебе твоя душа?
– То же самое.
– А как быть с твоими родителями?
– Они уже знают, мы все обсудили.
– Ни фига себе! То есть, они узнали раньше меня?
– Ну, да, а что здесь такого?
– Ничего такого. Видимо, ты абсолютно уверен, что я не откажусь от столь лестного предложения?
– Конечно, я не подарок, но ведь ты не откажешься? У тебя ведь никого больше нет? Или есть?
– Успокойся, никого у меня нет. Но и охоты замуж срочно выскочить, у меня тоже уже нет. Кстати, что сказали твои родители?
– Мать рада-радешенька.
– А отец?
– Обозвал дураком, за то, что я, едва получив развод, снова собираюсь жениться. Хотя сказал, что против тебя лично ничего не имеет.
Реакция была вполне ожидаема и никаких эмоций у меня не вызвала.
– А ведь твой отец абсолютно прав. Куда спешить? Никакого форс-мажора нет и не ожидается.
– Еще бы! Откуда ему взяться?
Я засмеялась. Вот она – одна из причин. Ему стали отказывать в его неоспоримом праве брать все, что ему хочется. У мальчика отобрали игрушку. Обидно. Я подумала, почему предложение руки вызывает во мне некоторое, пусть слабое, отторжение? Уже почти два года мы вместе, и за это время я не посмотрела ни на одного мужчину иначе как на друга или приятеля. Он занимал все мои мысли, я постоянно решала его проблемы и чувствовала, что увязаю. Он сковывал меня по рукам и ногам своим талантом, своими амбициями, своей беспомощностью, своей семьей, своими пороками и привычками. Его было слишком много для меня. А его любви – слишком мало.
– Ладно, ямщик, не гони лошадей. Давай немного повременим. Сессия на носу, потом каникулы, может быть, без моего присутствия ты немного одумаешься.
– Я все решил. После экзаменов подадим документы.
– Как, ты еще и сессию намерен сдать? Ну, против такого аргумента трудно устоять!
Я уже посмеивалась, и он решил, что выиграл.
https://ridero.ru/books/drugaya_realnost_4/

Я уехала. Семен писал мне нежные письма, а когда я вернулась, начал за мной ухаживать, как никогда прежде. Я снова сторожила, а он устроился в котельную кочегаром. Правда, хватило его не на долго, но и это уже было шагом вперед. Перед сессией я уволилась, особой нужды тянуть эту лямку не было. Учиться Семен вдруг начал вполне прилично, боялся, что я брошу с ним возиться, и даже сдал сессию на стипендию.
К весне я сменила квартиру, надоело мотаться на край света. Наталка обрадовалась: наконец-то она смогла забрать сестру из общежития. Теперь мы обе были довольны. Я, – что жила в центре, она, – что жила с сестрой.
Я занимала одна огромную пустую и холодную комнату в доме таком же старом, как и моя хозяйка. Баба Люба была немного не в себе. Память играла с ней злую шутку: она помнила себя молоденькой балериной, от которой были без ума гвардейские офицеры, помнила, что не вышла замуж из-за старшей сестры, помнила, каким тонким было постельное белье и какими строгими – нравы. Память ее была четкой и яркой, но где-то во временах НЭПА начинала тускнеть. Как она оказалась одна в огромной пустой квартире, она не помнила. И очень боялась жить одна. Это я послужило ей поводом пустить меня на квартиру. Несмотря на все ее странности, мы подружились.
Однажды, войдя ко мне в комнату, она застала меня с сигаретой. Я испугалась, что сейчас услышу проповедь на тему «а вот в наше время…», но ее реакция оказалась неожиданной:
– Куришь? Молодец. Всегда спички в доме будут.
Сначала я отнесла эту фразу насчет старческого безумия, но потом поняла, что ее нищенское прозябание научило ее ценить каждую мелочь, даже дармовую спичку. А если я покупала в дом лампочку или веник, радости ее не было конца. Квартира была с печным отоплением, и ребята, чаще всего Семен с Юркой или Игорем, притаскивали дрова с соседних развалин, благо дома вокруг сносили один за другим. Баба Люба беззастенчиво, втихаря, пользовалась моими дровами, чтобы не тратить свой запас. Она была хорошо воспитана и знала, что приставать с расспросами не красиво, но не могла удержаться и каждый вопрос предваряла словами:
– Я не любопытная, но что у тебя в этой коробочке? (Из чего сделана эта котлетка, про что эта книжка и т.д.).
Когда она на меня обижалась, то говорила обо мне, ко мне же обращаясь, в третьем лице:
– Не понимаю, что я такого сделала, я ведь только хотела посмотреть, что у нее в чемодане. А она заругалась. Ну, и ладно, не буду с ней разговаривать. И не нужно мне это. А куда это ты собралась?
Долго сердиться она не могла, очень любила поговорить, любила побыть в обществе, поэтому ей нравилось, когда у меня собиралось много народу. А друзья и приятели валили валом, всем нравилось топить печку и сидеть около раскрытой дверцы, гладя на огонь. Невзлюбила поначалу баба Люба только Багиру. Почему-то она решила, что Багира – работница с фабрики и недостойна моей дружбы. Студентов хозяйка уважала, считала будущими инженерами, что в ее время было занятием престижным и доходным. Багира приходила частенько, мы вместе занимались подолгу, часто засиживались до ночи. Однажды баба Люба, недовольно пыхтя, поставила мне ультиматум:
– Скажи ей, чтобы больше не приходила. Какая-то работница здесь ходит. Пусть идет к себе на мануфактуру.
Я опешила:
– Какая работница?
– Ну, эта, высокая! Еще книжки читает, а ты ее все учишь, учишь!
– А, Багира! Какая она работница! Мы вместе учимся.
– Где учится? С тобой, на инженера?
– Ну, да!
– А, а я думала – простая работница.
В следующий раз, когда пришла Багира, она вызвала ее на кухню и долго потчевала пирожками, приговаривая:
Ты на меня, старуху, не сердись, я думала ты работница, ты ничего, приходи, это я думала, что ты работница…
Багира ввалилась ко мне, давясь смехом и пирожками.

Особенным было ее отношение к Игорю. Его она знала давно, до этого у нее на квартире жил его младший брат с женой. Встретив его сейчас, она совершенно поразилась его бороде и очкам – и то, и другое, она считала признаками интеллигентности, и очень гордилась, что к ней в дом заходит такой умный и видный мужчина. Она его сразу зауважала за то, что он знает, что такое маца и как справляют еврейскую пасху.
Игорь переживал общий кризис. Он перестал писать стихи, поссорился с женой из-за того, что она называла его писательство мальчишеством, которое давно пора бросать. Писать он сейчас не мог, не писать – тем более. Как говорил Серега Устьянцев, писательство – хуже алкоголизма. И Игорь всерьез задумался, а не бросить ли ему жену. Но он любил маленькую дочку и понимал, что не уйдет, и боялся, что не сможет писать. Его увлекательная работа тоже стала ему не в жилу, в общем, все было плохо. И, когда податься было совсем некуда, он бежал ко мне, точнее, к моей печке. Он разводил посильнее огонь в печурке и часами смотрел на него. Я старалась ни о чем не спрашивать, занималась своими делами. В один из таких вечеров он вдруг, одним залпом, написал стихотворение, которое посвятил мне и моей печке. Это был не шедевр, но оно было, это стихотворение об огне, о дровах, пожираемых его пламенем, и о горьком полынном вкусе дешевого чая, который мы распивали, сидя перед печкой. И это простое стихотворение сдвинуло его с мертвой точки, и мы вместе радовались ему, и я впервые за последнее время увидела, как улыбка озаряет его лицо. Оказывается, можно дружить молча. И помогать своим молчанием больше, чем вздохами и советами. Семен, хотя и прекрасно знал, что у нас ничего с Игорем не было и быть не могло, вздрогнул не на шутку.
Он пропадал у меня целыми днями, боялся отпускать меня одну и оставлять одну дома. Сознавая свою вину, он считал, что я имею полное моральное право «завести себе кого-нибудь». Тетя Люба обожала его, как обожала всех красивых мужчин, и пускала его в мою комнату, даже когда меня не было дома. Стоило мне перешагнуть порог комнаты, как он тут же приставал с расспросами:
– Что так долго? Где была? Небось, познакомилась с кем-нибудь?
Он спрашивал как бы в шутку, но настолько старательно подчеркивал шутливость вопроса, что было ясно, что это волнует его всерьез. Окна моей комнаты выходили в арку, из-за этого в комнате всегда было сумрачно, постоянно приходилось включать лампу дневного освещения. Зато никто не мог пройти к нам во двор незамеченным, и я всегда знала, кого ко мне занесет в следующую минуту. Если у меня горел свет, гости махали руками и шли к двери, если я спала, то стучали в окно и будили меня. К таким поздним визитерам относились Игорь и Серега Устьянцев. Оба приходили ко мне почитать новые стихи, разница была только в том, что Игорь просил с ним посидеть, а Серега – погулять. По ночам я не пускала в дом, потому что их было потом трудно выпроводить, но ------открывала окошко, садилась на подоконник и слушала. У Сереги было в эту весну лирическое настроение, он бродил по ночному городу и писал стихи, а когда их нужно было кому-нибудь прочесть, шел ко мне. Выговорившись и не дозвавшись меня погулять, он уходил, бросая на прощание:
– Ну, и правильно, ну, и не ходи. Я старый, у меня нет зубов, а таким красавцам, как Семен, женщины не изменяют.
Иногда все собирались у мня одновременно, знакомые приводили незнакомых, знакомились тут же. Все решали глобальные проблемы бытия, читали стихи, пили пиво.
Семен не на шутку задумался, когда друзья по очереди стали отказываться с ним пить. Первым был Шуренок, потом присоединился Леха. Вскоре Игорь с Серегой заявили, что переходят на пиво, чтобы у Семена не было соблазна распить с ними бутылочку винца. Последним был Хорек, который заявил, что перестанет колоться, если Семен перестанет пить. Если на первые выпады Семен обижался, то заявление Хорька повергло его в шок. Все знали, что тот колется, но делали вид, что ничего не знают. В то время мы мало знали о наркотиках, но понимали, что бросить – дело не простое. А Семен просто растерялся: получалось, что, если он не бросит пить, то из-за него может погибнуть Хорек. Семен испугался. Он не хотел терять друзей и попытался взять себя в руки.
https://ridero.ru/books/drugaya_realnost_4/

Вскоре начались занятия. Багира и Мышка пытались вести себя, как ни в чем не бывало, я тоже. Семен стал снова искать моей опеки: некому было его будить, выслушивать и вытаскивать. Я старалась не превращаться снова в няньку, и чем независимее я себя вела, тем сильнее Семен пытался меня привязать к себе. Возможно, опекать других – мой удел. В мою жизнь ворвалось еще одно существо, нуждающееся во мне. Ворвалось оно в ответ на мое объявление, вывешенное на факультете: «Ищу сожительницу, комната отдельная со всеми удобствами у черта на рогах». Звали ее Наталка, приехала она из-под Киева, только что поступила на первый курс по той же специальности, что и я.
Была она большой умницей, победительницей всех и всяких олимпиад. Двери всех украинских институтов были перед ней распахнуты настежь, но она отправилась в Горький, потому что здесь, в строительном техникуме на архитектурном отделении училась ее младшая сестра. Девочка была одаренная и трудолюбивая, но вдруг обнаружилось, что у нее больное сердце. И Наталка приехала, чтобы быть рядом, следить за ее питанием и режимом. Проку от нее, однако, было крайне мало, и было неясно, кто кого опекал. Младшая, хозяйственная и энергичная, была намного самостоятельнее Наталки. Она прекрасно готовила, шила, вязала, рисовала и училась. Приходя к младшей сестре в общежитие, она обедала у них, болтала с девчонками и давала советы по всем вопросам. Не пережив пока лично ничего, дающего жизненный опыт, она черпала советы из книг, прочитанных ей в таком количестве, что другому бы не хватило всей жизни.
Результатом такого пристрастия к чтению была близорукость в стадии, когда счет идет уже даже не на проценты. Крошечные из-за толстенных очков глазки на полном круглом лице делали ее смешной и беззащитной. При этом она имела бесшабашный и жизнерадостный характер, и мне иногда казалось, что недостаток зрения дает ей некоторые преимущества: все люди казались ей необыкновенно красивыми, физическая непривлекательность была ей неведома. В быту она была абсолютно беспомощна, но не обращала на это внимания. Она могла радостно надеть новое платье, выглаженное наполовину, или ходить в любимом свитере, заляпанном сгущенкой. Она с удовольствием хваталась за любую работу по дому, но по вымытому ею полу нельзя было ходить босиком, чай наливался рядом со стаканом, суп сластился, а хлебные крошки попадались в самых неожиданных местах. При этом лицо ее всегда светилось улыбкой, и обижаться на нее было невозможно. Она умела быть умной и серьезной, но готова была хохотать в любое время суток. Я попробовала разбудить ее ночью и рассказать новый анекдот. Она посмеялась и снова заснула. Багира бы убила за такие шуточки.
В общем, с Наталкой мы ладили, хозяйка оказалась женщиной с большим чувством юмора, несмотря на то, что с ней жила очень старая, больная и абсолютно безумная мать.
А вот Мышке с Багирой жилось гораздо хуже. Хозяйка оказалась такой скрягой, что не разрешала им пользоваться газом и горячей водой без разрешения. Понять это было просто невозможно, так как никто в то время ни газ, ни воду не учитывал. Между собой они тоже не ладили. Дружили они в общей сложности двенадцать лет, из них лет восемь пребывали в ссоре друг с другом. Пока мы жили вместе, я играла роль амортизатора, теперь же они почти постоянно не разговаривали друг с другом, и каждая пыталась снискать мое расположение отдельно от подруги. У меня было смутное ощущение, что про себя каждая обвиняла другую за то, что произошло в том августе.
Отношения с Семеном оставляли желать лучшего. Последнее время он упорно раскаивался, не всегда правдоподобно, но старательно. Видимо, ему казалось, что мне это приятно. И я с ужасом осознавала, что человек, принесший мне столько горя, все еще мне дорог. Однажды он снова завел разговор на ту же тему, и мне хотелось верить ему, но настоящего прощения во мне не было. Я сидела на диване в бабушкиной комнате, он вышел, я долго ждала его и задремала. Он подошел тихонько и начал меня целовать. Он застал меня врасплох, и я зло оттолкнула его. Семен пытался меня успокоить, подавить мой гнев:
– Успокойся, глупенькая, не сердись, я так люблю тебя, поверь, мне никто кроме тебя не нужен!
Я насторожилась: он никогда не называл свое отношение ко мне любовью. Сердце защемило, но я не хотела поддаваться на красивые слова, не могла верить им.
– Угу. Где ты еще найдешь такую няньку?
– Перестань, ты же знаешь, что это не так. Конечно, я вел себя по-свински, но пойми: я просто сорвался. Сделал один раз подлость и уже не мог остановиться. Ну, теперь-то все.
– Неужели? А Инна? Или она не относится к цепочке подвигов, в которых ты раскаиваешься?
– Откуда знаешь про Инку?
– Не бойся, не шпионю за тобой и писем твоих не читаю. Мать твоя порядок в секретере наводила, нашла ее фото и мне показала. Красивая девушка в красивом белье. Она думала, артистка какая-то, потом фотку повернула, а там надпись: «На память Семену о его последней ночи в Крыму». Вот, оказывается, из-за кого мы чуть на поезд не опоздали.
– Это совсем не то, что ты думаешь.
Я засмеялась, настолько ответ был комичным и неожиданным.
– Что-то я не представляю, чтобы девушка высылала подобные фото малознакомым мужчинам.
– Понимаешь, у меня с ней, в принципе, ничего не было.
– В принципе не было, а в постели?
– Только в последнюю ночь. Понимаешь, она сама попросила.
– А ты, конечно, не смог отказаться?
– Не смог. Знаешь, какая у нее жизнь неудачная? В восемнадцать лет замуж вышла, а муж оказался больной. А через год умер. Представляешь, в двадцать лет – вдова, а что такое мужчина – не знает.
– Надо же, какая трагедия! Что бы она без тебя делала! Дай мне ее адрес.
– Я ее адреса не знаю, я ей на почтамт пишу.
– Это я и хотела узнать. Письма до востребования получает, чтобы покойный муж не узнал?
– Я об этом не подумал.
– Надеюсь, ты не посрамил себя как учитель молоденьких вдов?
– Не язви, пожалуйста. Я уже и сам не знаю, как все это закончить. Ну, прости меня!
– Как прикажешь тебя прощать: в розницу или оптом?
– Оптом.
– Устала я тебя прощать. Поеду-ка на пару неделек домой, отдохну от тебя.
– Только учти, я от тебя все равно не откажусь. Кстати, я вчера на развод подал.
– Дело твое.
Я делала вид, что еще сержусь, но в душе уже снова простила его. И отчего-то сообщение о разводе обрадовало меня.
https://ridero.ru/books/drugaya_realnost_4/

– Мария Александровна, через две недели начнутся занятия, я найду себе соседку.
На том и порешили. Квартира мне понравилась, маленькая комнатка была уютной и чистенькой. В тот же день перетащила вещи и всю ночь занималась, чтобы закончить работу. Завтра идти в больницу, врач сказал, что случай тяжелый, не известно, чем все кончится и сколько придется пролежать. Под утро прилегла, но уснуть не смогла. Странно, но то, что Семен меня фактически тоже предал, казалось не таким обидным, как предательство подруг. Одиночество – удел сильных, решила я. Слабых не бросают, боятся последствий. А меня можно. Я – сильная, я справлюсь. Девчонок жалко. Они еще долго будут чувствовать себя виноватыми. Потом все забудется. Я умею прощать. И не скажу им, что знаю, что моя хозяйка хотела пустить троих. Это было бы пощечиной. Я им не судья. В себе бы разобраться. Что с Семеном делать? Он уже сейчас не может без меня обходиться. Был момент, когда мне казалось, что любить означает стать частью другого человека, нужной, незаменимой. И, если без тебя не могут обойтись, значит, твоя любовь взаимна. Какая глупость! При таких отношениях просто превращаешься в вещь, которой пользуются по необходимости, а то и по прихоти. Ну, уж нет! Я никому не позволю так со мной обращаться. Прощу ли? Я не смогла сказать себе: нет. Значит, прощу. Ну, и дура.
Заснула, когда светало. Через пару часов встала, собрала все необходимое, сказала хозяйке, что уезжаю в деревню к подружке на свадьбу. Если задержусь, пусть не теряет.

После долгого ожидания врач провел меня в операционную. Медсестра, женщина лет тридцати, ввела что-то в вену. Я покачнулась, едва не упав со стула.
– Ты что, пьяная?
Я обиделась.
– Да не обижайся, я спрашиваю, потому что спирт ввела. Голова кружится?
Я кивнула.
– Ну, и хорошо. Первый раз?
– Первый.
– Не бойся, Роман Романыч здесь лучший. Все будет хорошо. Звать-то как?
Я ответила.
– Все Катьки – дуры. По себе знаю. Ну, можно начинать.
Врач велел снять часы:
– С часами-то тебе минута годом покажется.
Он говорил еще что-то, а я уже чувствовала боль, такую нестерпимую, что трудно было дышать.
– Расслабься, дыши ровнее…
Я пыталась, но хруст тканей и ощущение, что из меня вытягивают жилы, сковывало ужасом. Врач перестал балагурить, работал напряженно, поругивал инструменты, мужиков, женщин, ворчал на меня:
- Не можешь расслабиться – кричи. Я привык, женщины почти все орут. А то у нас с тобой ничего не выйдет. Тебе что, не больно?
– Больно.
Я слилась с этой болью. Я жила в ней. Я получала наказание за то, что сделала. И терпела. Так приучила меня жизнь.
– Действие укола давно прошло, я знаю, что больно. Не терпи, кричи.
Я слабо застонала.
– Все, теперь все будет хорошо, можешь терпеть дальше.
Когда, наконец, боль прекратилась, я тупо спросила:
– Уже все?
Врач посмотрел на меня, как на идиотку, и вернул часы. Операция шла более двух часов. Он вытер пот со лба:
– А ты спрашиваешь, все ли. Не была б такой дурой, за пять минут бы уложились.
Я поблагодарила. Сестра отвела меня в палату, положила на живот пузырь со льдом, дала какое-то лекарство. Боль стала тупой и нудной. Уходя, сестра шепнула:
– Парень был.
Лучше бы она этого не говорила. Безразличная пустота, наполнявшая меня, разом рассыпалась. Парень был, парень был, а вот теперь его нет. Мне страшно захотелось, чтобы он был, маленький, крикливый, чтобы я была нужна ему, а он – мне. И чтобы никто нам не мешал, чтобы никто не был нужен. А теперь его нет. И я – одна. Мне стало так жаль себя, что я наконец-то заплакала. В палате все спали, и я плакала от души, не таясь, но тихо-тихо, чтобы никого не разбудить. Так, в слезах, я незаметно заснула, а когда проснулась, пустота снова навалилась на меня, и я пролежала весь день молча, безучастная ко всему. Вечером пришел врач:
– Не кисни, все сделано, как надо. Еще родишь не одного. Мне через час дежурство сдавать, одевайся, бери такси – и домой. Отлежись пару дней. Через недельку покажешься. Если что не так, приходи раньше. Но я думаю, что все будет нормально. Не запускай больше.
– Не запущу.
– Все бабы так говорят, а смотришь – тут как тут.
– Все же постараюсь больше сюда не попадать.
– Ну и хорошо. Но если что – приходи. Люблю терпеливых.
Домой приехала около десяти, хозяйка расспрашивала про свадьбу, пришлось врать. Она даже пожалела меня:
– Вон какая зеленая. Ночь-то не спала, поди.
– Ага, устала ужасно. Матери ее помогали. Сначала накрывать столы, потом посуду мыть. С ног валюсь.
– Ну, ложись. Тебе завтра никуда идти не надо?
– Нет, только в магазин, может, схожу. Отсыпаться буду.
Она ушла, а я повалилась на кровать: слабость нахлынула на меня, и я уснула.

https://ridero.ru/books/drugaya_realnost_4/