|
 |
Все рубрики (180) |
|
0
|
Он пришел. – Ничего, что я без учебника? – Ничего, так позанимаемся, у меня с философией полный ажур. – Да черт с ним, с экзаменом. Я не университет боюсь потерять, а тебя. Сколько можно играть в прятки? Он говорил это удивительно спокойно, почти без эмоций, и мне захотелось его разозлить: – Кажется, твоя подруга поставила тебе ультиматум, и тебе это не по вкусу? Я тоже пыталась говорить спокойно, дружески улыбаясь, но не уверена, что это у меня получилось. – Перестань, пожалуйста, издеваться надо мной и над собой. К чему этот садизм? Не будем портить этот вечер, – ведь их у нас было так мало… «Прощаться пришел», – пронеслось в голове. Главное – не показать, как мне больно. – И больше не будет, - подхватила я ему в тон. – Ну, почему? – он насторожился, он боялся ответа, он не хотел объяснений, и я не стала вдаваться в подробности. – Потому что я так решила. – И все-таки… – Ты хочешь, чтобы я внесла ясность? Изволь. Я догадываюсь, как ты ко мне относишься, и ты тоже понимаешь, что мне не все равно, последний это вечер или нет. Но раз ты оказался не в состоянии разобраться во всем сам, решу я. Не перебивай, ты сам хотел ясности. Я не имею на тебя никакого права, не хочу отбирать тебя у кого бы то ни было. Ты – не игрушка, а я – не капризный ребенок. Не знаю, люблю ли я тебя. Во всяком случае, ты мне не безразличен. Но любить подлеца я точно не смогу. Бросишь ее – потеряешь меня. Не бросишь – тоже потеряешь. Но я верю, что ты не бросишь своего ребенка. Вот видишь, как ни крути, а этот вечер все равно последний. Я выговорила все это на одном дыхании, с одним желанием – быть твердой и не заплакать. Валерка усмехнулся: – Катюша, милая, ты меня идеализируешь. Я вовсе не уверен в своих намерениях. Разве я виноват в том, что меня решили сделать крайним? Неужели ты считаешь, что я должен на ней жениться? – Это меня не касается, с ней сам разбирайся, а за себя я уже все решила. – Ну что ж, спасибо, что пришла. Я ведь очень люблю тебя, хоть и запутался по- черному. Неужели мы прямо сейчас расстанемся навсегда? Меня эта мысль привела в ужас. Услышать долгожданное в момент расставания, не побыть рядом с человеком, который только что сказал тебе слова любви, – это было свыше моих сил. – Нет, зачем же сейчас? Можем еще погулять. Только вот дождь собирается. Бежим на эстраду? Мы сидели под куполом ракушки-эстрады. Ночь была темная, хоть глаз выколи. Вокруг нас сплошной стеной стоял ливень, отрезая нас от мира и делая нас ближе. Мы просто молчали. Он хотел поцеловать меня, но я отстранилась. – Не надо. Ни к чему. – Помнишь, тогда, на берегу, когда Ашир поспорил с Петькой, ты читала стихи. Мне очень понравилось. Прочти что-нибудь только для меня, я хочу запомнить твой голос. Я согласилась, так как молчание становилось невыносимым. – Хорошо, я прочту. Мое любимое. «Разрыв». Он кивнул. Я читала, дождь шумел, слезы стояли близко-близко. Когда я дошла до последних слов первого стиха: Зачем же ты душу болезнью нательной Даришь на прощанье, зачем же бесцельно Целуешь, как капли дождя, и как время, Смеясь, убиваешь, – за всех, перед всеми? – он взял мою руку и поднес ее к своим губам. Я читала, а он легонько касался губами моих пальцев, и ладошка становилась влажной, наверное, это были брызги дождя… И когда я дошла до строк: О совесть! В этом раннем разрыве Столько грез, настойчивых еще… Когда бы человек, я был пустым собраньем Висков и губ, и глаз, ладоней, плеч и щек… я почувствовала, что не могу больше произнести ни слова. Хотелось уткнуться ему в плечо и плакать, но я лишь провела ладонью по его волосам. Он пригнул голову низко-низко, почти спрятал ее в колени, но я продолжала сидеть неподвижно, и, когда он снова взял мою руку, я высвободила ее и провела ладонью по его лицу, его глазам. Они были закрыты и сухи, но я могу поклясться, что еще несколько минут назад в них стояли слезы. Это было так сладко и так больно, что сил уже не было продолжать эту муку. И не было сил ее оборвать. Вдруг он заговорил, и я не узнала его голоса: – Выслушай меня и не перебивай. Я сейчас так люблю тебя, что не могу не сказать тебе того, что уже давно говорю тебе мысленно. Слушай, и не говори ничего. Я не хочу, чтобы эти слова остались во мне. Они только твои и мои, и я не хочу, чтобы кто-то другой первым сказал тебе их… И я слушала его и не перебивала, и верила каждому его слову, потому что ложь уже не имела между нами смысла. Он говорил долго, и воспроизводить эти слова дословно я не хочу, эти слова были только моими. Но я навсегда запомнила тихий ласковый голос, ощущение кричащей нежности, шум дождя и тепло его губ на моей влажной ладони. https://ridero.ru/books/drugaya_realnost_4/ |
|
0
|
Мы не бегали друг к другу на свидания. Просто иногда встречались на общих лекциях, да раз в месяц занимали друг другу очередь к заветному окошку кассы. Но всегда в общей аудитории мы искали друг друга, а когда находили и встречались глазами, радость вспыхивала мгновенно и одновременно, и этого нельзя было скрыть. И были долгие разговоры в битком набитом коридоре перед кассой, где мы стояли, почти прижавшись, и он рассказывал мне о солнечном Ашхабаде, где почти круглый год синее-синее небо над прекрасной долиной роз, куда он мечтает однажды привести свою любимую. А я рассказывала ему о заснеженных уральских лесах, о лыжных походах, о коротком ярком лете, и о простых полевых цветах, укрывающих землю. И мы удивлялись и радовались, что живем в такой огромной стране, и его пески становились моими песками, а мои леса – его лесами. А еще он говорил мне обо мне, и это было так сладко – впервые слушать, как мужчина так просто и так нежно говорит о тебе, и хочется оглянуться: может, он говорит это кому-нибудь другому, о ком-то другом. И вдруг понять, что это все мне. И удивиться. И почувствовать себя желанной. Но я не умела говорить о том, что чувствовала. И мы никогда не говорили о любви, но это висело в воздухе. И то, что мы не говорили о любви, делало нас свободными от каких-либо обязательств, и давало надежду, делало возможным когда-нибудь, потом… И снова каждый жил своей жизнью, только у меня над кроватью поселилась Ливерпульская четверка, и девчонки сразу все поняли. И вот – эта встреча. Мы молча дошли до столовой, очереди не было, мы быстро взяли по винегрету и побольше хлеба, и только сели за столик у двери, как вошли они. Валерка кивнул мне, а я опустила глаза в тарелку, будто его не заметила. Смятение. Вот что я тогда испытывала. Он ничего не обещал мне, так почему же мне так больно? А она гораздо красивее меня. Или доступнее? И уж, конечно, опытнее… Сама виновата. Только разговоры разговаривать и умею. И то не открываюсь полностью. Всегда чего-то боюсь. Скорее бы дожевать и уйти. Но не успела. Он вдруг встал и подошел ко мне. Я подняла глаза, девчонки продолжали деликатно жевать. – Катюша, можно, я позвоню тебе? Нам давно пора серьезно поговорить, я должен все тебе объяснить. Хорошо? – Зачем? Мы и так друг друга прекрасно понимаем. Не утруждай себя понапрасну. Он хотел сказать что-то еще, но я начала демонстративно жевать, и он, постояв немного, вернулся к своей подруге. Девчонки обозвали меня дурой. Я была полностью согласна: – Отстаньте, без вас тошно. Я ждала этого звонка, и он позвонил, правда, через несколько дней. Характер выдерживал. Как ни в чем не бывало, пригласил погулять. – Извини, мне не досуг. Зачеты начинаются. – А у меня завтра пересдача, хвост еще с прошлой сессии. Если не сдам, вылечу из института. Я поинтересовалась чисто по-дружески: – И что тогда? – Тогда я увезу тебя в Ашхабад. – Ну, я вижу, дело серьезное. Если надо позаниматься, то я подойду. На братскую помощь ты всегда можешь рассчитывать, а то – что я в этом Ашхабаде забыла? – А ты бы этого не хотела? – Всю жизнь мечтала. Подходи через полчаса с учебником. https://ridero.ru/books/drugaya_realnost_4/ |
|
0
|
Приводимые ниже строки не имеют никакого отношения к разговорам влюбленных, или к безмолвному обмену мыслями. Это просто одна из попыток описания такого эмоционального единства, попытка выразить невыразимое. Вибрации души не подчиняются поэтическому ритму, не укладываются в рамки стандартных поэтических размеров. Скорее музыка способна передать их, но мне не дано познать ее очищающую силу. Стихия любви Влюбленность Она: Я – первый весенний подснежник, Едва набирающий силу Под ласковым взглядом твоим. Он: Я – солнца весеннего нежность, Я вбираю твой запах, Он тих и едва уловим. Я – питающий влагой ручей, Ласкающий корни твои И дающий прохладу. Она: Ты – теплое утро, Ты жизнь возвращаешь Уснувшему саду После долгих холодных ночей. В слух обратились мои лепестки, Я склоняю бутон, Чтоб услышать журчанье ручья. Он: О тебе эта тихая песня моя, О коже твоей бархатистой, Мой сбывшийся сон! Я любуюсь тобой, Я впиваю твои ароматы, В них тающий снег И предчувствие первой грозы. Она: Я готова внимать твоим тихим речам до заката, Просыпаться с твоими лучами, В алмазах росы… Я слышу тебя, Я тебе раскрываюсь навстречу. Осторожно, спалишь, Отпусти! Он: Мой цветок! Как бы жизнь не была быстротечна, Мы с тобой не умрем, Не грусти. Жарким летом Меня опьянишь ты Полей многоцветьем А осенью – яркой Листвой. Она: До весны ты укутаешь снегом Засохшие зимние ветви, И мы снова проснемся Весной? Он: Ну, конечно! Я – твой. Кем я стану: Опаляющим, ярким лучом, Что тебя на рассвете разбудит, Или горной рекой, водопадом, Самим мировым океаном, Отражающим солнечный свет? Или звездным полуночным небом? Без тебя меня не было. Без тебя меня нет. Без тебя меня просто не будет. Вожделение Она: Ты пробуешь терпкий напиток Из серебряной чаши, Согревая ее в ладонях. Он: В воздухе повсюду разлиты Ароматы корицы, Тмина и кардамона. Она: Ты смакуешь душистый напиток, Перекатывая во рту пряные капли. Самым кончиком языка. Он: До того, как чаша будет испита, Ее матовый блеск и округлость формы Впитает моя рука. Она: Твои губы – пунцовые от вина, Твои ноздри впивают волнующий запах А глаза прикрыты. Он: Я познаю, каков на вкус Пьянящий напиток, Еще до того, как осушу всю чашу до дна. Она: Я – чаша, наполненная через край Горячим грогом. Я жду. Скорее познай его терпкий вкус. Приди, попробуй. Он: Иду. Страсть Он: Я – вулкан. В моих недрах бушует пожар, И горящая лава Готова извергнуться прочь. Пропусти. Она: Я – Земля. Мне знаком обжигающий жар, Разрушающий все на пути. Не пущу. Скоро ночь. Пусть огонь твой немного остудит Ветер с моря. Прощай! Он: Подожди! Стану ветром, бушующим в поле. И тебя на рассвете разбудит Лавина дождя. Она: Я – Земля. Я иссушена жаром, Я – суша. Увядают и травы мои, И цветы. Без воды. Он: Я – бушующий шквал, я обрушу Океаны воды На иссохшее тело Земли. Чтобы снова цвели, И сводили с ума и баюкали душу И поля, и сады. Она: Я узнала тебя. Это – ты. Полосою прибоя, И вспаханным полем, И степью ковыльной Припадаю к тебе. Обнови! Но не жди, я не сдамся без боя! Я – стихия любви. Он: Я – воин. Я – летящий навстречу По бескрайним просторам степи Янычар. Мой меч занесен. Кто мой пленник? Она: Я – дочь половецкой княгини И хана татар. Я стою на коленях. Но я не раба. Подайте коня! Я твой принимаю удар! Она: Ты испробовал терпкий напиток Из серебряной чаши, Согревая ее в ладонях. Он: В воздухе повсюду разлиты Ароматы корицы, Тмина и кардамона. Ты меня опьянила Полей многоцветьем И осеннею яркой листвой. Я – твой. Она: До весны ты укутаешь снегом Засохшие зимние ветви, И мы снова проснемся весной. Я – первый весенний подснежник, Едва набирающий силу Под ласковым взглядом твоим. Он: Я – солнца весеннего нежность, Я вбираю твой запах, Он тих и едва уловим. https://ridero.ru/books/mozaika_lyubvi/ |
|
0
|
Молодежь, покуривая травку, воображает, что расширяет границы сознания. Наше сознание расширено эмпирическим путем. Мы знаем гораздо больше, чем нужно для счастья. Мы расширяем границы подсознания. Каждый наш нелогичный или откровенно глупый поступок расширяет наш чувственный горизонт, заостряет ощущения, позволяет почувствовать щемящую свободу и полноту жизни. Мужчина, который хочет иметь рядом женщину, не потерявшую с годами внешнюю привлекательность и чувственность, женщину, которая будила бы его воображение, должен уметь уловить момент, когда следует ей иногда позволить совершить экстравагантный поступок. И если он будет снисходителен, он откроет новые грани в той женщине, которая ощутила себя свободной. Не сумев логически обосновать, чем же для меня стал мой прыжок, мой символ свободы духа, каких нереализованных возможностей он стал воплощением, я стараюсь описать его на уровне ощущений. Белизна не выпавшего снега, Чистота не выплаканных слез, Тихая не броскость оберега, Черный бархат не расцветших роз. Боль не состоявшихся свиданий, Нежность не оконченных стихов, Страх невыполнимых обещаний, Тяжесть не отмоленных грехов. Жаркий бунт не укрощенной плоти, Простота не высказанных слов, Краски не написанных полотен, Бусы не развязанных узлов. Ноты не записанных мелодий, Тайны не разгаданной туман, Скрипка для не сыгранных рапсодий, Мой не состоявшийся роман. Высота, не взятая с разбега, В честь меня не названный утес. Белизна не выпавшего снега, Чистота не выплаканных слез. Вычурная красивость найденных слов не кажется мне фальшивой, грусть не приносит уныния. Все это есть во мне, даже если этого никогда не было. Все, чего мы не можем познать физически, мы способны познать любовью. Странно, но боль уходит, как будто ее и не было. Я чувствую, что под гипсом у меня – абсолютно здоровая нога. Врач не разрешает испробовать ее раньше времени, и я соглашаюсь. У меня еще много проблем, которые нужно решить. Мне еще многое нужно изменить в себе. Мне еще многое нужно попробовать… https://ridero.ru/books/mozaika_lyubvi/ |
|
0
|
Я так никогда и не узнаю, были ли кругом понаставлены жучки, или люди начали стучать друг на друга, но в основе многих обвинений лежали слова, сказанные кому-то кем-то, вплоть до шуток и приколов. Мне всего-навсего предлагалось подтвердить расчетами и своей безупречной репутацией откровенно сфальсифицированные материалы не существовавшего в природе мошенничества. Всего лишь – сделать домысел фактом. Не то, чтобы мне была дорога жертва, мы мало общались, всегда проявляли уважение, но были друг от друга не в восторге. И это тоже учитывалось. Не учитывалось другое – количество родственников, сгинувших во времена, не столь отдаленные. Сдавать стал наш зам. Мог бы сначала навести справки. Моя бабушка поехала в тридцать пятом в Москву, в приемную Сталина, узнать, куда исчезают ее соратники, преданные партийцы. Вернулась инвалидом через двадцать лет. Пока я себя вела примерно также, только масштаб – поменьше. «Труба – пониже, и дым – пожиже». Меня обхаживали долго, я упиралась, как могла. Обстановка накалялась. Директор, наш святой, делал вид, что ничего не происходит. Я чувствовала, что терпение мое лопается. Я приготовила резюме и договорилась с бывшим супругом, что он разошлет его, если у меня сдадут нервы. Я знала, что, как только я подам заявление, меня не подпустят ни к одному компьютеру, я стану прокаженной, а директор не подаст мне руки. Таковы правила игры. Кто не с нами, тот против нас. Нервы сдали в одночасье. Вечером, в конце рабочего дня, когда директор убыл по делам, меня пригласили в святая святых и начали очень интеллигентно выкручивать руки. Сначала мне показали материалы «дела». Это уже было шагом вперед. Раньше моим участием пытались заручиться вслепую. Я указала на несколько явных нестыковок, заметных любому специалисту. Мне же и предложили их ликвидировать. В качестве аргумента иезуит потрясал моими же докладными с анализом ошибок, допущенных в ходе реализации программы. Для нас такой анализ был необходим, чтобы вовремя корректировать стратегию. Для него – чтобы вменить мне в вину, что в ходе эксперимента мы получили не 60, а 55 процентов. Меня третировали за то же, за что и наградили. Театр абсурда длился полчаса. Мне угрожали, что взыщут с меня нанесенный ущерб. Я искренне посмеялась. Всего моего имущества, включая квартиру, не хватит даже на погашение десятой доли. А уж из скромной зарплаты можно вычитать до морковкина заговенья. Далее мне намекнули, что ни одна аналогичного профиля компания не возьмет меня на работу, это мне легко обеспечат. Я попыталась возразить, что вопрос о моем наказании «находится исключительно в компетенции директора». Он ласково спросил, уверена ли я в этом. В завершении беседы он еще захотел выслушать мое мнение о его персоне и его методах. Ему было интересно, насколько я напугана. Глупости. Я была так зла, что даже не успела испугаться. Поэтому честно ответила, что не испытываю к нему даже брезгливости. Только огромное недоумение, как при виде насекомого, которое не должно водиться в этих широтах. На этом мы расстались. Недоумение было огромным. Друзья с волнением ждали меня, накурившись до одури. Все. Комедия окончена, такой хоккей мне не нужен. Меня слушали молча, никто не знал, что делать. Я знала. Я должна утром зайти к директору до иезуита. Кто знает, как преподаст ему наш разговор добрый интеллигентный дяденька. Возможна любая «интертрепация». Постепенно страх пришел. Я была разозлена и напугана. Дети поддержали меня, хотя понимали, что все это может в буквальном смысле закончиться голодухой. «Ничего, прорвемся!» – таков был их вердикт. Это были мои дети. Другого они просто не могли сказать. Настало утро. Мы, как всегда, приехали первыми. Директор, как всегда, следом за нами. Он зашел к нам «на огонек», как всегда. Я попросила аудиенции, но говорить я не могла. Удар по нервам был такой сокрушительной силы, что я могла расплакаться в любую минуту. Я вложила в дело свои мозги, душу и силы. Я любила людей, с которыми работала, и они прекрасно ко мне относились. Я бросала их. На кого? Вопрос о власти – основной вопрос всех обществ – был для меня не ясен. Мое личное будущее было туманно. Я вошла в кабинет директора и как могла спокойнее спросила: – У вас есть ко мне материальные претензии? – Ты что, нет у меня никаких претензий. – Спасибо. Больше я не могла говорить. Моего мужества хватило ровно на одну фразу. Дальше я могла сорваться так, что стекла начнут трескаться и вылетать. Я повернулась и покинула кабинет. Было девять утра. Я вернулась к себе. Переслала сообщение на компьютер бывшего супруга: «Время «Ч» настало. Рассылай». И отнесла секретарю заявление. Оно было подписано молча и мгновенно. Все. Я была вне закона. Я еще надеялась, что директор спросит меня, что и почему, но он не пришел. С предателями они не общаются. Через несколько часов директор вбежал разъяренный – кто-то из его знакомых переслал ему мое резюме. Естественно, в пересылке присутствовали имена всех адресатов. Я уже немного успокоилась. К моему резюме невозможно было придраться. В нем не было ни слова лжи, к тому же особо оговаривалось, что все разработки, сделанные во время работы в предыдущей компании, я считаю собственностью этой компании, посему предлагаю чисто свои услуги как специалиста. Директора возмутила, во-первых, скорость рассылки. Видимо, они ничего не успели противопоставить. Они предполагали, что я буду униженно тыкаться из компании в компанию. Извините, время не то. Он кричал, срывая голос, обращаясь к сотрудникам, называя меня «она»: – Да как она посмела! Не успела моя подпись высохнуть под заявлением, а весь город уже знает, что она увольняется! – Да, организаторские способности так сразу и не пропьешь, – брякнул кто-то из моих ребят, пытаясь привычно свести все в шутку. Вторым пунктом обвинения было то, что я посмела отправить резюме к конкурентам. Я не удержалась: – А что же мне делать? На панель – поздно, на паперть – рано. Придется идти к конкурентам. Он выбежал, разъяренный. Он ничего не хотел знать. Его предали. Народ не дышал. Первое предложение о работе поступило мне на пейджер к концу рабочего дня. Условия намного превосходили все мои ожидания. Неделю пейджер вибрировал, не переставая. Все самые интересные, на мой взгляд, компании приглашали меня на беседу. Прокаженная из меня не вышла. Со мной все общались с огромным сочувствием, чем доводили меня почти до слез. Я старалась успокоить самых ретивых. Я не терминатор, я не хочу разрушать компанию, которую мы создавали вместе. Это – мой личный выбор. Но мне не очень-то верили. Началась смута. Директора требовали к ответу рядовые пчелки, носящие в улей мед. Это было опасно. Он пришел. Он умел разговаривать с людьми. Он молча выслушивал их обвинения, пока накал не стих. Он сказал в мой адрес тридцать три комплимента и выразил глубокое сожаление по поводу моего отбытия. И очень искренне переживал, что между мной и означенным лицом он не может сделать выбор в мою пользу по одному ему известным причинам. И, что, если кого не устраивает такой расклад, он с большим сожалением и буквально скорбью в душе отпустит их на все четыре стороны. Мероприятие прошло с блеском. Сотрудники поняли, что их поимели, но очень нежно и по-отечески. Две недели отработки прошли, как кошмарный сон. Все застыло внутри. Я знала, что, оставшись, я перестала бы себя уважать. Инстинкт самосохранения личности. Но ведь личность – не только принципы, это все те люди, которые тебе безгранично доверяли, и которых ты любила. А их в карман не положишь. Я больше не смогу беречь и защищать их, помогать им и выслушивать их, когда они в этом нуждаются. Было больно. К тому же мне решили устроить пышные проводы, которые мне были почти не по силам – я выдохлась за две недели. Но если люди хотят, я обязана. Ничего, выдержу и это. Я не стану обиженной занудой, потерявшей смысл жизни и доказывающей свою правоту. Я должна изменить не только ситуацию, я должна изменить свое отношение к ситуации, иначе обида разъест мне душу. Я не могу обижать людей и обижаться на людей, с которыми пройдены долгие и трудные годы. «Вы хочете песен – их есть у меня!». Да будет праздник! Любой конец – это только начало. Нужно только суметь достойно отыграть последний раунд. И я находила слова, которые успокаивали и примиряли меня, которые стирали накопленные в душе обиды и разочарования и воскрешали все хорошее, что было за эти годы. Я прощала и просила прощение. И к утру дня, на который был назначен грустный праздник расставанья, я была готова прощаться. Я была в форме. Я могла искренне сказать всем, как я их люблю, и не заплакать. В час, когда все серо и уныло, И душа устала от страстей, Господи, прости и дай мне силы Не держать обиды на людей. С холодом разносится по жилам Гул ночных, пустынных площадей. Господи, прости и дай мне силы Не держать обиды на детей. В черный день, когда душа забыла, Как жила, ликуя и любя, Господи, прости и дай мне силы Не держать обиды на Тебя. Сердце одинокое застыло, О друзьях оставленных скорбя. Господи, прости и дай мне силы Не держать обиды на себя. Всех, кто предал, всех, кого любила, Вспомню, чтобы разом всех простить. Господи, спаси и дай мне силы Снова жить, и верить, и любить. https://ridero.ru/books/mozaika_lyubvi/ |
|
0
|
Я потом часто вспоминала то, что сестра рассказывала мне в бреду. Она сама многое забыла, а я помню, настолько это было не похоже на все, одинаковые, как близнецы, рассказы о черной трубе и свете в конце тоннеля. Все было иначе – долго, страшно и поучительно. Вряд ли я смогу составить внятный рассказ, пытаясь объединить разрозненные отрывки бреда. В моей интерпретации это выглядит следующим образом. Она видит себя, лежащей на каталке, в огромной пирамиде со срезанной верхушкой. Сквозь отверстие пробивается свет. В это окошко смотрит на нее Архангел Гавриил. (В этом месте я совершенно опешила – сестра в жизни не прочитала ни строчки по вопросам религии, но сейчас легко оперировала именами). Он осуждающе качает головой, открывает ладони, и из них начинает непрестанной струей сыпаться горох. Он больно стучит по всему телу, по лицу, он засыпает ее и она начинает задыхаться, она всем телом тянется к свету, она взывает к Архангелу, и слышит его голос: – Это грехи твои, и тебе никогда не выбраться из них! Она кричит и просит о снисхождении: – Я никогда никому не делала зла умышленно! Она почти полностью засыпана горохом. Вдруг каталка под ней начинает подниматься вверх, к свету, горох ссыпается, она дышит легко и успокаивается. Горох начинает сыпать с новой силой: – Стольких людей ты осудила в душе! - раздается голос. Она снова задыхается: – Прости меня, это были пустые слова, я не желала им дурного! Она снова поднимается выше, надеясь на лучшее, и снова град и голос: – Стольких людей ты обидела злым словом! Поток снова засыпает ее с головой, но она не сдается: – Прости мне мой длинный язык, я их всех люблю, я не буду никого обижать, отпусти меня! Поток прекращается. Тело становится невесомым и поднимается навстречу Архангелу. Он говорит ей, что отпустит ее, если она поклянется не нести людям зло, и она обещает. Но сначала он должен кое-что показать ей, причинявшей боль. И они парят над землей, и страны и времена мелькают под ними: они присутствуют в Древнем Египте и наблюдают за поркой рабов, за извержением Везувия и смертью тысяч, они видят гибель «Титаника» и «Шатла», и последние минуты моряков с подводной лодки «Курск». Архангел рассказывает ей о причинах бедствий, но это не те физические причины, о которых знаем мы. Я пытаюсь выспросить о них, но она начинает путаться. Нам не дано извлечь эту информацию. Нет доступа. Потом ее спрашивают, кого бы она хотела увидеть, и она просит о встрече с отцом. Отец долго разговаривает с ней, у него все хорошо. Почему-то он говорит ей, что она зря продала чужую квартиру. В этом месте я пугаюсь, я не хочу поднимать этот вопрос, успокаиваю ее, прошу не обращать внимания. Но эта деталь делает достоверным весь рассказ: только мы с отцом знали о квартире, но я никому не говорила об этом. Я тороплю с вопросами об отце. Что дальше? А дальше он сказал, что любит нас всех, и добавил: «Иди, они ждут тебя!». И она увидела нас. И впала в забытье. Больше она ничего не помнит. Я не знаю, забыла ли она свои видения, мы никогда больше не говорим об этом. Она стала мягче добрее и меньше осуждает людей, но матерится по-прежнему. И редко унывает. Наш первый выход на улицу после воскрешения – в книжный магазин. Мы перебираем детективы, они все похожи один на другой, и мы не можем вспомнить, что читали, а что нет. Она спрашивает продавца, а та грубо отвечает: – Вы что, читать не умеете, вот аннотация! Я предвижу взрыв и ошибаюсь. Сестра бормочет тихонько, так, чтобы слышала только я: – Вот ведь. Легкие на одном этаже, почки на другом, зубы вставные, да еще очки забыла. Мы складываемся пополам от смеха. Жизнь продолжается. Она уже четыре года борется за нее. И растит дочь. Сейчас она снова в больнице, а я сижу дома в гипсе. Но я почти не сомневаюсь, скоро она откроет дверь своим ключом и спросит: «Ну, что, потеряли тетку?». А пока я молюсь за нее. https://ridero.ru/books/mozaika_lyubvi/ |
|
0
|
Конечно, мы возвращались друг к другу снова и снова. И однажды неприятности кончились. Все препятствия были внутри нас. До тех пор, пока мы осуждали себя, пока нам казалось, что мы крадем свое счастье, судьба пыталась разлучить нас. Но стоило однажды преодолеть барьер внутри себя, иначе оценить происходящее, как судьба стала благосклонной к нам. Может быть, она устала нам противостоять? Или все-таки мы нашли правильное решение неразрешимой задачи? Постепенно возникла уверенность в том, что любовь не может быть грехом. Скорее, прелюбодеянием может считаться удовлетворение похоти в ущерб супружеской любви. Мы ничего не разрушали, старались никому не делать больно, мы просто любили друг друга. И если нам дано такое счастье, если Господь послал нам его, то нет в том греха. Есть только благодарность к пославшему нам любовь. К научившему нас так просто, так остро и так полно чувствовать, испытывать одновременно такую тихую нежность и такую пылкую страсть. И иногда, в минуты слабости, я прощалась с любовью, и это было совсем не страшно, потому что даже в случае разрыва, она была кругом вокруг нас, она была во времени и пространстве, мы могли расстаться, но не разлюбить. Тихо музыка играла, И метался свет свечи... Я с тобою танцевала Танго белое в ночи... И, непознанная прежде, В этом танце родилась Необузданная нежность И доверчивая страсть... И в окно на нас глядела Одинокая звезда, И я так тебя хотела, Как никто и никогда... И твои коснулись губы Обнаженного плеча... И в твоих ладонях грубых Я мерцала, как свеча... И, непознанную прежде, Разбудил в тот вечер ты Необузданную нежность Догорающей звезды... Ты уйдешь – в потоке света Мне уж больше не парить, Страсть доверчивую эту Никогда не утолить... Я, склонная все анализировать и раскладывать по полочкам, пытаюсь понять, почему все остальные влюбленности, любови и близости меркнут на фоне так поздно и так вовремя пришедшим чувствам? Романтичен ли мой любимый? Скорее нет. Умен ли необыкновенно? Не дурак, слава Богу, но и не Спиноза. Красив ли он? Объективно – не Ален Делон. Богат ли? Даже вопрос кажется смешным. И все же для меня нет ничего романтичнее, чем неожиданный поцелуй или легкое касание руки, нет никого умнее, чем человек, который понимает меня без слов или с полуслова, нет никого красивее, и, не понятно почему, я вижу сквозь сеть морщинок прекрасное юношеское лицо, которого никогда не знала. Нет мужчины богаче, чем тот, который подарит тебе розу, которая не вянет месяцами. Нет запаха изысканней, чем терпкий запах желания. Нет места безопаснее, чем у него под мышкой, нет места уютнее, чем у него на животе. Нет большего наслаждения, чем дарить любовь. Невозможно чувствовать большего доверия, чем безграничное приятие человека целиком, таким, какой он есть, без желания что-то менять и улучшать. И нет большего счастья, чем полная свобода и естественность в поведении, когда знаешь: что бы ты ни сделал, будешь понят и прощен. Нет сильнее чувства, чем то, которое невозможно объяснить никакими доводами разума. Господи, спасибо тебе за все, что ты даешь нам. Будь столь же терпим и щедр к нашим детям, как ты добр к нам! Господи, спаси своих рабов, Всех, кого так искренне любила! Всех друзей, любовников, врагов, И прости их так, как я простила. Господи, прости мои грехи, Что жила на свете, как умела. Что в простые женские стихи Я молитву обратить посмела. За одно прощенья не прошу – Что люблю так страстно и греховно, Что так сладко и светло грешу, Что почти не верю в грех любовный. Дочерям прости мои ошибки, За мои грехи их не суди, Тихою отеческой улыбкой От обид и боли огради. https://ridero.ru/books/mozaika_lyubvi/ |
|
0
|
Мы боялись сделать последний шаг, и оба хотели его. Огромным счастьем было его умение все обсуждать, говорить очень просто об очень сложном, о том, что он чувствует и думает. Это не были бесконечные признания, скорее четкие и незатейливые формулировки намерений, причин и обстоятельств. Он не был Цицероном, но обладал незаменимым и редко встречающимся у мужчин качеством – честно и прямо говорить о своих желаниях и своих проблемах. И до того, как это случилось, мы не просто почувствовали неизбежность последнего шага, задача была сформулирована самым прямым и понятным языком. Мы хотели быть еще ближе, и любое кокетство было бы неуместным. Мы были несовершенны и не стеснялись этого. Первая близость была скорее утолением страшного голода, а не актом любви. И мы смеялись над собой, и пробовали друг друга снова и снова, и каждая следующая попытка была нежнее и ярче, сильнее и бережнее. Каждый пытался доставить максимальное наслаждение другому, оба отдавали, а не пытались получить, возбуждение одного передавалось другому, и это было так, как должно было быть. Мы редко могли позволить себе такие праздники. Мы планировали их, мы ждали их, мы готовились к ним. Мы осуждали себя за них. И стоило только начать рассуждать о греховности, как тут же начинались мелкие и крупные неприятности, делающие невозможными наши встречи: то заболевали дети или внуки, то именно в назначенный день начинали течь трубы, или возникала срочная работа именно на этот вечер. Сомнения отравляли жизнь. Но стоило обстоятельствам перемениться, и мы снова возвращались в исходную точку. Мы не могли друг без друга, и обстоятельства могли только отсрочить праздник. Иногда отсрочки длились месяцами, и грусть о невозможности быть вместе, и сомнения о своем праве любить вставали в полный рост. Когда зима тряслась, как в лихорадке, То плача, то в бессилье сатанея, Разлуки между встречами украдкой Все дольше становились и больнее... Любовь металась, словно дикий зверь, Израненный, но все еще могучий. И наша страсть в предчувствии потерь Свинцовою окутывалась тучей. Но вот пришла беспечная весна. По миру разбросала в беспорядке Цветы, деревья, лодки, семена, Любовь и страсть в заштопанной палатке. Где под высоким, предрассветным небом Спала река, укрытая туманом, Там, силы подкрепив вином и хлебом, Друг другу мы зализывали раны. https://ridero.ru/books/mozaika_lyubvi/ |
|
0
|
Дети подрастали, старшая уже была вполне самостоятельной, младшая поступала в университет. Мы здорово пахали. Обе понимали – если не поступить на бесплатное обучение, то получение приличного образования становится весьма проблематичным. По некоторым предметам занимались с репетиторами, по некоторым упирались вдвоем, иногда страх заползал к ней в душу, и тогда я, пробормотав про себя: «Ну, уж нет!», успокаивала: «Ничего, Малыш, прорвемся!». И после зачисления я испытывала не просто радость, это было чувство освобождения, будто розданы все долги. Теперь я никому ничего не должна, я вырастила детей, дальше все зависит от них. Конечно, это не совсем так: дети всегда нуждаются в нашей любви, иногда – в помощи (когда сами об этом попросят), но надоевшая и им и мне опека больше не требовалась. Ощущение свободы стало огромным и всеобъемлющим. У меня появилось время. У меня появились права. Право любить и быть любимой. Право ничего из себя не строить, ни под кого не подлаживаться, право быть самой собой. Радость переполняла меня, смывая обиды и разочарования прошлого. Иногда мне кажется, что за одну земную жизнь мы проживаем несколько разных жизней. И каждый раз нам выпадает новый шанс, и только от нас зависит, как мы его используем. Наверное, мне везет, и каждая новая жизнь охватывает все лучшее, что было со мной в предыдущих жизнях, и она всегда лучше, чище и счастливее предыдущей. Что это – парадокс или защитное свойство памяти? Все плохое со временем становится мелким и незначащим, поистине трагическое приобретает величественность и становится личным душевным богатством, а картины, переполняющие душу нежностью, не меркнут никогда. За стыд и боль минувших лет, За все, что раньше с нами было, За твой нарушенный обет, За все, что в нас давно остыло, - Дана нам жизни острота Сверх всякой меры, И чувств последних простота, И радость Веры. Когда неизбежность разрыва встала передо мной в полный рост, я потеряла точку опоры. Потребность молиться возникла в моей душе. «Отче наш» в древнерусском варианте поразил мое воображение. Почему-то современный вариант так не тревожил, я не чувствовала в нем музыки. Плавно текущие фразы старого произношения завораживали и уносили ввысь. Смысл казался таким многоплановым, что и сегодня, много лет спустя, я нахожу в нем новые и новые оттенки мысли. Но главный смысл ее для меня неизменен – это мысленное возвращение к истокам, связь с Отцом. Возможно, если бы мой отец был жив, а мать умела слушать, у меня не было бы необходимости обращаться так высоко. Я запомнила эту молитву с первого раза, что бывает у меня только с настоящей поэзией. Так пришла уверенность, что поэзия и молитва близки друг другу по сжатости и метафоричности выражения чувства и по музыкальности формы. К сожалению, ни одна молитва больше не произвела на меня такого впечатления. Может быть, я еще не доросла до остальных? Логика подсказывала мне, что поэзию надо искать не в молитвах, а в псалмах – ведь именно они являлись художественными образцами обращения к Господу. Псалмы были красивы по форме, они, несомненно, были поэтичны, но исторические реалии, отраженные в них, были от меня так далеки! Ничтожность человеческого бытия перед лицом Бога вызывала у меня противоречивые чувства: c одной стороны, мы, конечно, ничтожные песчинки в пустыне мироздания, бесконечно малая величина, которой пренебрегают математики, но с другой стороны, каждая песчинка наделена разумом, волей и душой, которые является частицами единой Божественной души, вселенского разума, Господней воли. У меня получался парадокс: мы столь же ничтожны, сколь величественны и могучи. В псалмах я признавала необходимую дозу самоуничижения, но не могла принять полное отсутствие самоуважения. Мне казалось, что, уважая себя, мы уважаем Бога, живущего в нас. Смущал меня и крен псалмов в сторону лести: зачем постоянно нахваливать Господа, если мы – частица его. Ему это надо? Понравится ли отцу, если любой разговор о наболевшем дети предваряли бы долгим вступлением на тему об отцовском величии? Мысль составить современный сборник псалмов показалась мне заманчивой, но непосильной. Учить других верить – большая наглость со стороны человека, погрязшего в грехах и не усвоившего церковную премудрость. Другое дело – составлять для своего употребления словесные формулы, представляющиеся себе исполненными магического смысла. Так потребность молиться выливалась у меня в форму стиха – обращения к Отцу. В его фигуре для меня присутствовали два отца – Господь и мой давно умерший отец. Он был для меня самым мудрым, самым ласковым и самым любимым. Таким я представляла и нашего общего Отца. Конечно, любое представление не верно по определению, но мой Бог всегда помогал мне. И в минуты, когда любовь, казалось, покидает меня, я молилась так, как это было нужно моей душе: Научи меня любить Вопреки всему. Не давай меня судить В жизни никому. А когда придет Конец, – Встречу я тебя, – Бог мой, ласковый Отец, Осуди, любя. https://ridero.ru/books/mozaika_lyubvi/ |
|
0
|
Понимание, влечение, легко переходящее в близость, влюбленность яркая и короткая, как вспышка. Непривычное ощущение заботы и привязанности не только ко мне, но и к моему Малышу. И вдруг – четкое нежелание находиться рядом. Это трудно объяснить, и нужно ли прислушиваться к внутреннему голосу, если хорошо тебе и твоему ребенку? Вас любят, о вас заботятся. Мужчина, пытающийся сделать карьеру, – перспективный кадр. Ну, подумаешь, не теми средствами, какими хотелось бы. Он не так наивен, как ты. Все люди разные. Несколько постановочных ситуаций, и соперники остались далеко позади. Сказать, что я осуждала такие шаги, – да, пожалуй. Но все, что идет от сознания, может быть решено и изменено, стоит только научиться называть вещи своими именами и выяснять позиции друг друга. Но где-то на уровне подсознания возникает ощущение, что любовь с человеком, презирающим других людей, всегда находится под угрозой. Можно ли любить конкретного человека, относясь к остальному человечеству, как к быдлу? Похоже, я и в самом деле наивна. Однажды, уже в зрелом возрасте, я услышала от женщины, которой много помогала в предыдущие годы, но впервые отказалась выполнить ее очередную просьбу, считая ее неправомерной как ущемляющей интересы другого человека: – Ну, ты и дура. Нельзя так относиться к людям. Тебя вечно обманывают, потому что ты не понимаешь людей. Тебе кажется, что все хорошие, ты всем доверяешь! А кругом одни сволочи! Я не стала с ней спорить. Если доверие к людям связывать напрямую с умственными способностями, то у меня с мозгами явный недобор. Но вот, что интересно: вокруг меня всегда было полно хороших людей, а вокруг нее – только интриги и обиды. Аналогичные заявления я слышала и от выросших детей: «Мать, ты всегда была такая наивная, всегда так нам доверяла, что тебе даже врать было не интересно!» Очень любопытная трактовка. И все – правда. Я всегда им верила, даже когда чувствовала, что они врут, выдавая желаемое за действительное. Просто я так воспринимала их ошибки: желаемое, красивое и расчудесное, – не меньшая реальность, чем зло, которое им прикрывают. Интуиция подсказывала мне, что лучше похвалить за хорошие намерения, чем отругать за плохой поступок. Конечно, мы расстались, постепенно и почти безболезненно. Без видимых причин. Разное мироощущение. Не мировоззрение, потому что оно является продуктом сознания, а именно ощущение мира. Несовместимость на каком-то, не объяснимом логикой, уровне познания. Но сколько еще не оконченной любви осталось в душе! Может быть, когда люди расстаются, пробыв вместе годы, раздражение и озлобление первое время перевешивает то светлое, что было между ними. Но не оконченный роман, как прерванный звонком будильника полет во сне, – вроде и не было никакого полета, но осталась память, каким упругим может быть воздух, каким послушным тело, парящее над землей. И долго по утрам, в переполненном трамвае, где нет никому до тебя дела, зато есть свободное время, и мысли плавно текут, не направляемые и не подстегиваемые ничем, в голове складывались слова, фразы и строки, и, проговаривая их, я становилась сильнее: Я разучилась плакать по ночам. Быть женщиной, растерянной и слабой. Капризничать и лгать по мелочам, Как девочка, как женщина, как баба. Я не грущу – всему своя чреда. С другой мирись и ссорься по субботам. Я не жалею, милый, никогда, Ведь у меня другие есть заботы: Боюсь забыть я ласковый испуг, Закрытых глаз доверчивую близость, Победу губ и дерзость жадных рук – Боюсь, уйдет любви неверный призрак… Пока любовь я в памяти храню, Не стану я доверчивой и слабой. И никогда себя не уроню, Как девочка, как женщина, как баба… https://ridero.ru/books/mozaika_lyubvi/ |
|
| |
