Я так никогда и не узнаю, были ли кругом понаставлены жучки, или люди начали стучать друг на друга, но в основе многих обвинений лежали слова, сказанные кому-то кем-то, вплоть до шуток и приколов. Мне всего-навсего предлагалось подтвердить расчетами и своей безупречной репутацией откровенно сфальсифицированные материалы не существовавшего в природе мошенничества. Всего лишь – сделать домысел фактом. Не то, чтобы мне была дорога жертва, мы мало общались, всегда проявляли уважение, но были друг от друга не в восторге. И это тоже учитывалось.
Не учитывалось другое – количество родственников, сгинувших во времена, не столь отдаленные. Сдавать стал наш зам. Мог бы сначала навести справки. Моя бабушка поехала в тридцать пятом в Москву, в приемную Сталина, узнать, куда исчезают ее соратники, преданные партийцы. Вернулась инвалидом через двадцать лет. Пока я себя вела примерно также, только масштаб – поменьше. «Труба – пониже, и дым – пожиже». Меня обхаживали долго, я упиралась, как могла. Обстановка накалялась. Директор, наш святой, делал вид, что ничего не происходит. Я чувствовала, что терпение мое лопается.
Я приготовила резюме и договорилась с бывшим супругом, что он разошлет его, если у меня сдадут нервы. Я знала, что, как только я подам заявление, меня не подпустят ни к одному компьютеру, я стану прокаженной, а директор не подаст мне руки. Таковы правила игры. Кто не с нами, тот против нас.
Нервы сдали в одночасье. Вечером, в конце рабочего дня, когда директор убыл по делам, меня пригласили в святая святых и начали очень интеллигентно выкручивать руки. Сначала мне показали материалы «дела». Это уже было шагом вперед. Раньше моим участием пытались заручиться вслепую. Я указала на несколько явных нестыковок, заметных любому специалисту. Мне же и предложили их ликвидировать. В качестве аргумента иезуит потрясал моими же докладными с анализом ошибок, допущенных в ходе реализации программы. Для нас такой анализ был необходим, чтобы вовремя корректировать стратегию. Для него – чтобы вменить мне в вину, что в ходе эксперимента мы получили не 60, а 55 процентов. Меня третировали за то же, за что и наградили.
Театр абсурда длился полчаса. Мне угрожали, что взыщут с меня нанесенный ущерб. Я искренне посмеялась. Всего моего имущества, включая квартиру, не хватит даже на погашение десятой доли. А уж из скромной зарплаты можно вычитать до морковкина заговенья. Далее мне намекнули, что ни одна аналогичного профиля компания не возьмет меня на работу, это мне легко обеспечат. Я попыталась возразить, что вопрос о моем наказании «находится исключительно в компетенции директора». Он ласково спросил, уверена ли я в этом.
В завершении беседы он еще захотел выслушать мое мнение о его персоне и его методах. Ему было интересно, насколько я напугана. Глупости. Я была так зла, что даже не успела испугаться. Поэтому честно ответила, что не испытываю к нему даже брезгливости. Только огромное недоумение, как при виде насекомого, которое не должно водиться в этих широтах. На этом мы расстались. Недоумение было огромным. Друзья с волнением ждали меня, накурившись до одури. Все. Комедия окончена, такой хоккей мне не нужен. Меня слушали молча, никто не знал, что делать. Я знала. Я должна утром зайти к директору до иезуита. Кто знает, как преподаст ему наш разговор добрый интеллигентный дяденька. Возможна любая «интертрепация».
Постепенно страх пришел. Я была разозлена и напугана. Дети поддержали меня, хотя понимали, что все это может в буквальном смысле закончиться голодухой. «Ничего, прорвемся!» – таков был их вердикт. Это были мои дети. Другого они просто не могли сказать.
Настало утро. Мы, как всегда, приехали первыми. Директор, как всегда, следом за нами. Он зашел к нам «на огонек», как всегда. Я попросила аудиенции, но говорить я не могла. Удар по нервам был такой сокрушительной силы, что я могла расплакаться в любую минуту. Я вложила в дело свои мозги, душу и силы. Я любила людей, с которыми работала, и они прекрасно ко мне относились. Я бросала их. На кого? Вопрос о власти – основной вопрос всех обществ – был для меня не ясен. Мое личное будущее было туманно.
Я вошла в кабинет директора и как могла спокойнее спросила:
– У вас есть ко мне материальные претензии?
– Ты что, нет у меня никаких претензий.
– Спасибо.
Больше я не могла говорить. Моего мужества хватило ровно на одну фразу. Дальше я могла сорваться так, что стекла начнут трескаться и вылетать. Я повернулась и покинула кабинет. Было девять утра. Я вернулась к себе. Переслала сообщение на компьютер бывшего супруга: «Время «Ч» настало. Рассылай». И отнесла секретарю заявление. Оно было подписано молча и мгновенно. Все. Я была вне закона. Я еще надеялась, что директор спросит меня, что и почему, но он не пришел. С предателями они не общаются. Через несколько часов директор вбежал разъяренный – кто-то из его знакомых переслал ему мое резюме. Естественно, в пересылке присутствовали имена всех адресатов.
Я уже немного успокоилась. К моему резюме невозможно было придраться. В нем не было ни слова лжи, к тому же особо оговаривалось, что все разработки, сделанные во время работы в предыдущей компании, я считаю собственностью этой компании, посему предлагаю чисто свои услуги как специалиста. Директора возмутила, во-первых, скорость рассылки. Видимо, они ничего не успели противопоставить. Они предполагали, что я буду униженно тыкаться из компании в компанию. Извините, время не то. Он кричал, срывая голос, обращаясь к сотрудникам, называя меня «она»:
– Да как она посмела! Не успела моя подпись высохнуть под заявлением, а весь город уже знает, что она увольняется!
– Да, организаторские способности так сразу и не пропьешь, – брякнул кто-то из моих ребят, пытаясь привычно свести все в шутку.
Вторым пунктом обвинения было то, что я посмела отправить резюме к конкурентам. Я не удержалась:
– А что же мне делать? На панель – поздно, на паперть – рано. Придется идти к конкурентам.
Он выбежал, разъяренный. Он ничего не хотел знать. Его предали. Народ не дышал. Первое предложение о работе поступило мне на пейджер к концу рабочего дня. Условия намного превосходили все мои ожидания. Неделю пейджер вибрировал, не переставая. Все самые интересные, на мой взгляд, компании приглашали меня на беседу.
Прокаженная из меня не вышла. Со мной все общались с огромным сочувствием, чем доводили меня почти до слез. Я старалась успокоить самых ретивых. Я не терминатор, я не хочу разрушать компанию, которую мы создавали вместе. Это – мой личный выбор. Но мне не очень-то верили. Началась смута. Директора требовали к ответу рядовые пчелки, носящие в улей мед.
Это было опасно. Он пришел. Он умел разговаривать с людьми. Он молча выслушивал их обвинения, пока накал не стих. Он сказал в мой адрес тридцать три комплимента и выразил глубокое сожаление по поводу моего отбытия. И очень искренне переживал, что между мной и означенным лицом он не может сделать выбор в мою пользу по одному ему известным причинам. И, что, если кого не устраивает такой расклад, он с большим сожалением и буквально скорбью в душе отпустит их на все четыре стороны. Мероприятие прошло с блеском. Сотрудники поняли, что их поимели, но очень нежно и по-отечески.
Две недели отработки прошли, как кошмарный сон. Все застыло внутри. Я знала, что, оставшись, я перестала бы себя уважать. Инстинкт самосохранения личности. Но ведь личность – не только принципы, это все те люди, которые тебе безгранично доверяли, и которых ты любила. А их в карман не положишь. Я больше не смогу беречь и защищать их, помогать им и выслушивать их, когда они в этом нуждаются. Было больно. К тому же мне решили устроить пышные проводы, которые мне были почти не по силам – я выдохлась за две недели. Но если люди хотят, я обязана.
Ничего, выдержу и это. Я не стану обиженной занудой, потерявшей смысл жизни и доказывающей свою правоту. Я должна изменить не только ситуацию, я должна изменить свое отношение к ситуации, иначе обида разъест мне душу. Я не могу обижать людей и обижаться на людей, с которыми пройдены долгие и трудные годы. «Вы хочете песен – их есть у меня!». Да будет праздник! Любой конец – это только начало. Нужно только суметь достойно отыграть последний раунд. И я находила слова, которые успокаивали и примиряли меня, которые стирали накопленные в душе обиды и разочарования и воскрешали все хорошее, что было за эти годы. Я прощала и просила прощение. И к утру дня, на который был назначен грустный праздник расставанья, я была готова прощаться. Я была в форме. Я могла искренне сказать всем, как я их люблю, и не заплакать.
В час, когда все серо и уныло,
И душа устала от страстей,
Господи, прости и дай мне силы
Не держать обиды на людей.
С холодом разносится по жилам
Гул ночных, пустынных площадей.
Господи, прости и дай мне силы
Не держать обиды на детей.
В черный день, когда душа забыла,
Как жила, ликуя и любя,
Господи, прости и дай мне силы
Не держать обиды на Тебя.
Сердце одинокое застыло,
О друзьях оставленных скорбя.
Господи, прости и дай мне силы
Не держать обиды на себя.
Всех, кто предал, всех, кого любила,
Вспомню, чтобы разом всех простить.
Господи, спаси и дай мне силы
Снова жить, и верить, и любить.
https://ridero.ru/books/mozaika_lyubvi/
