Яков Есепкин

Стяги

Наши стяги побило тщетой,
Оболгали до судных мгновений
Проповедники слог пресвятой,
Голосят и не чтут откровений.

Мрамор может бессмертных певцов
Грозовому обречь перевалу,
Персть сияет с червовых торцов,
Зрят церковные райскую алу.

И возбранно хоругви белить
Оглашенным к ночной литургие,
Слез на мрамор сиих не излить,
Бдят одни и у плахи другие.

Коемуждо столпницы свое,
Бойных терниев хватит с лихвою,
Сколь графита горчит остие,
Быть чернилам со течной канвою.

Наша смерть и в миру не красна,
Грозным золотом блещут оклады,
Аще дале, Господь, тишина,
Хоть дослышим страстные рулады.

В белых лестницах, в лепи благой
Хоры нощи иль замок Тамарин,
Усны певчих кровавой лузгой
Затеклись от багряных окарин.

Коль неблаго честное письмо,
Если желтию свиты чернила,
Пусть музык и певцов яремо
Пресвящает Господняя сила.

На крови низвергается храм,
И костелы пусты, и мечети.
Руки раз протянулись к струнам
И повисли, как мертвые плети.

Востекли дальше смерти времен
Лживы речи, им бездны внимали,
Чтобы вечно шелка тех знамен
В черных льдах мы перстами сжимали.

Не избавиться здесь ото лжи
И не смыть ея ангельской кровью,
Ибо темною оспою ржи
Прокаженны пути к богословью.

Алчут мщенья и слезы лиют
Звери, с коими уж не сразимся.
Как архангелов трубы вспоют,
Мы чудесно и преобразимся.

Лишь тогда содрогнутся века,
Всяк увидит в лазури возлитых,
Стягов сих белоснежны шелка,
Божьей славой навечно покрытых.

Белые каморы ночи

«Ибо нищих всегда имеете с собою,
а Меня не всегда»
От Иоанна, 12:8
«Мы тоже краской благовонной
Ожечь хотели тернь гуаши»
«Космополис архаики», 3.2. Псалмы


В Ефраиме Иисус пытался утаиться от народа, за который должен был умереть. Кто из достойных веры знает что-либо об авторе «Космополиса архаики»? Помимо скупых биографических сведений, нескольких десятков интервью, очевидно, перевранных репортёрами, до современников не дошло ничего. А знать о Есепкине хотелось бы, когда есть вопросы и нет ответов, следует смотреть внимательно: NB, мы имеем дело и не с литературой вовсе, здесь явно иные ярусы созерцаемой живыми Вселенной. Чистое нардовое драгоценное миро ещё таит благоухание, Марфа ещё служит, а вечеря-то иная. Но вечеря эта станет исторической, просто для нового созерцания нужны расстояние, перспектива, нужны потомки, хотя бы не убивающие и не лгущие, пока – лишь канун Пасхи, значит, пока время умирать. Не знаем ничего мы и об учениках, есть они, были? «Космополис архаики» в принципе есть в абсолютной степени завершённое произведение, которое не полагает воспроизведений. Писать в этом стиле и этим языком невозможно, однако ученики совсем не обязательно должны походить на учителя, важны методика, постулативность, императивы. Есепкин перевернул русское литературное время, точнее, безвременье, после «Космополиса архаики» революционная ситуация назрела в литературоведении, критике. Эти инфантильные персоналии с незапамятных времён хромают на обе ноги. Они не могли окончательно испортить вкусы советской читающей публики (их как таковых не было, ушли Тютчев и Случевский, русская Муза поэтическая подверглась гонениям со всех сторон, непрофессионалы её и загнали благополучно, один Есенин чего стоит, вкусы истребились объективно вместе с предметом, источником вкусовых пристрастий), они могли разве лгать, ложь в искусстве столь же пагубна, сколь ложь в истории. Сегодня время воистину вандалическое, «ЭКСМО» издаёт Есенина в «Библиотеке великих писателей», подобная литературно-художественная неадекватность урочно сообразуется, пожалуй, с занесением сочинений Леонида Филатова издательством «АСТ» в «Золотой фонд мировой классики». Оба прекрасны, по своему трагичны, Есенин, тот совсем гениальный самородок, но он никак не великий писатель, Филатов и сам бы не пожелал в качестве равного находиться рядом с Борхесом, Камю, Фришем. Это не его место. Нынешнее литературоведение хуже советского, его лучше не трогать. Детерминировано другое: по сути исчезла сама литература. Её чем заменить? По сути объективно и появление «Космополиса архаики». Оно стало головной болью для современных русских литераторов. Отсюда неприятие, полярность в оценках читателей и антипрофессионалов. Если ныне мировая литература в классической форме действительно истреблена,а уж советская эпоха по-революционному истово истребила всё самодостаточное на эстетической, художественной ниве, книга Есепкина являет эталон возможного письма. Нельзя заступаться за мелом очерченный круг, смертельно опасно приближаться к истине. Латентных создателей великих творений в массе остановили на взлёте, зачастую их уничтожали физически. Сочинительство не возбранялось непосвящённым, т. к. им предстояло одолеть немыслимую дистанцию, они не были столь уж опасны и, как правило, гибли у подножий, никого не тревожа, не ведая, что и творят (тот же Есенин, бесчисленные массолитовцы, ранее – пушкинская плеяда, позднее – Шукшин, прочие «народные самоцветы»).
«Космополис архаики» возник в пустоте, думаю, он будет стоять особняком ещё длительное время, пока история не спрессует эпохи. Впрочем, условность искусства не предполагает исторической классификации. Многими отмечалась полиструктурность книги, действительно, «Космополис архаики» не только полиструктурен, но и полистилистичен. Как минимум, в нём сочетаются три стилистических пласта: архаическое письмо, эпическое и лирическое (это если не выводить за скобки псалмы и некоторые этюдные тексты, языковая доминанта которых, аутентика, неземная аурность просто поражают). Разумеется, деление грубое, оно лишь обозначает суть. Так вот, архаические части книги удивительным образом «повторяют» этюды, полотна Ван Гога. Их объединяет внешняя брутальность, некая эстетическая неровность, отход от классических канонов. В сравнении с мастерами строгих стилей Ван Гог – бунтарь, разрушитель гармонии, чтобы такое убеждение преодолеть, понадобилось более века. Архаические тексты в книге Есепкина в принципе не с чем сравнивать, их трудно осваивать, их чтение оставляет невыносимо тяжёлый осадок, аналоги такой надрывности бесполезно искать, в русской поэзии – точно. «Космополис архаики» осознанно перевёрнут, реальность заменена ирреальностью, метафизикой, поэтому художник (Винсент Ван Гог лишь один из участников бесконечных скитаний и трапез, мытарств и пирований) видится за архаической амальгамой, а не перед нею. Книжное зазеркалье поглощает фантомные миражи, излюбленные страдающим Винсентом цвета, краски также поглощены, он непременно является в вишнёвом ореоле, его время в книге – вечный июль, драгоценное благоухающее миро вишнёвых цветов щедро расточается в летнем воздухе, для земной жизни явно не годном.

Амалия ГОРДИНА

Яков Есепкин

Рок-притча об Эдипе

Золотая система

Почил бездетный царь Полиб
Во благо замысла и воли.
От Сфинкса Фивы спас Эдип,
Но избежал слепой юдоли.

Искусством кладки до небес
Он овладел, уйдя в Афины.
И возвестил земле Гермес,
Что возвышаются руины.

Энергетический двойник
В огнях Медины и Тосканы
Блуждал, и лунный сердолик
На копии кровавил раны.

Кто ночевал в саду камней --
Бут и плитняк точил слезами.
Но утром хор звучит стройней,
И пурпур Эос льет над нами.

И всякий северный рожок
Подобен флейте лигурийской,
Когда гранатовый флажок
Горит на патине альфийской.

Холоднокатаным торцом
Письмо надгробное сверкает,
Зане сребрящимся кольцом
Его планета обвивает.

Всю жизнь он стену возводил
Меж словесами и судьбою.
В орнамент символы могил
Замуровал своей рукою.

Над ним глумились времена,
Пространство стену огибало,
Ушла Китайская стена
В ядро, и твердь с землей сравняло.

И новый Иерусалим
По смерти, ничего не знача,
Отстроил Ирод, взвив над ним
Лишь золотые стены плача.

Когда же атом от конца
К началу повернул все лета,
Стена его о гроб отца
Разбилась за пределом света.

На сгнившее в зеленой мгле
Святое царственное ложе
Упала тень слезы, в земле
Прах Иокасты сном тревожа.

Яков Есепкин

Альбом

Сквозь кровавый рот

Я женщину помню, чей лик, не клонясь.
Горел в новых святцах казенного быта.
Весь свет потускнел и отбелена бязь,
Окончилась жизнь, а печаль не избыта.

Тоску невозможно избыть, но и ты,
Прошу, не спеши от разлук отрекаться,
Еще воссияет в огне темноты
Звезда, под которой нельзя оставаться.

Весь свет потускнел из начала в конец
И так повернулся, виясь вдоль простора,
Что даже в альбоме -- не лик, а рубец,
И блещут, свиваясь, размытые взоры.

Золото и сонник

«Глорийные, прощайте, зеркала,
Сребрите мертвых панночек невзрачность»
«Космополис архаики», 2.2. Кровь


Появление в Интернете современной «Божественной комедии» сопровождают мистические знамения. В истории мировой литературы периодически происходили подобные вещи. Вспомним, чтобы не удаляться от отеческих пенатов, едва не серийные знаки, подаваемые некими метафизическими силами при попытках первоначального издания «Мастера и Маргариты». В данном случае наблюдается приблизительно то же самое. Интересные детали припоминает Лев Осипов, в своих «Записках литературного секретаря» он рассказывает, в частности, об уникальном случае. Когда одна из крупнейших российских типографий осуществляла андеграундное издание книги Якова Есепкина «Перстень», её рабочие прекрасным ноябрьским утром обнаружили, что с сотен пластин исчез гигантский текст, накануне вечером текст на пластинах присутствовал и, в качестве доказательства необычного явления, на потайных полках (от цензуры) остались готовые бумажные экземпляры снятого текстового материала. Осипов рассматривает случаи такого рода десятками. Так Божественная либо Готическая комедия «Космополис архаики»? Может, gottическая? Не суть важно. Михаил Булгаков жестоко поплатился за написание романа века, ранее за словесность, чернила для материализации коей были темнее возможного и разрешённого цвета, платили и жизнями, и по гамбургскому счёту Гоголь, Ал. Толстой (за «Упыря» и «Семью вурдалаков»), лжеромантический Гриневский (Грин). Впрочем, российские камены мистическую линию никогда особо не приветствовали, не благоволили её апологам. Иные авторы романов века, в их числе Джойс, темноты избегли. Традиция, пусть и не яркая, историческою волею всё же возникла и в России. Ну, естественно, не такая мощная, как на Западе, в США, Латинской Америке, Индии и даже в Африке. Европа здесь явно преуспела. Есепкин не мог не учитывать опыт предшественников, в его «Космополисе архаики» содержится огромное количество мнимых обозначений Тьмы со всеми её обитателями, адские армады превентивно помещаются в условное иллюзорное пространство, выход из сих зацементированных подвалов делается мало возможным, между тем частично «стражники тьмы» (небольшими отрядами) время от времени прорываются хоть и к горящим зданиям, к нижним и верхним их этажам.
Великий мистик и мистификатор всячески избегает прямых обращений к смертельно опасным визави, конкретных обозначений и названий. Вероятно, поэтому в книге изменены практически все географические названия, имена, более того, изменены трафаретные слова. Если продолжить опосредованную творческую аллегорию, можно допустить, что и неканоническая расстановка ударений в словах также взята Есепкиным на вооружение с прозрачной целью – уберечься от «адников», «черемных», замаскировать, зашифровать всё и вся. В итоге на художественном выходе мы имеем фантастическое по мощи античное полотно. Волшебное воздействие книги обусловлено её целостностью, гармоничностью. Представьте: Булгаков зарифмовал «Мастера и Маргариту» и зарифмовал безупречно, это невозможное действие. Есепкин свой труд зарифмовать сумел, в чём и потрясение для читателя. Великий булгаковский роман обвиняли в определённом инфантилизме, действительно, Майринк и Белькампо куда более естественны в ипостаси мистических проповедников слова, нежели наш гениальный классик постгоголевского призыва. В чём, в чём, а в инфантилизме ни Есепкина, ни «Космополис архаики» обвинить, думаю, никто не решится и не вознамерится. Скорее наоборот: решатся обвинить автора в намеренном затемнении сюжетных линий, излишней метафоризации, усложнении ирреалий. И здесь, не исключено, критики будут отчасти объективны. Правда, в расчёт следует брать иные категории, иные авторские категорические императивы.
Пусть русская литература гордится архисложным творением, примитива, «святой» простоты у нас хватает. Позволим себе пиршественную роскошь – вкусить «царских яств» с трапезных стольниц античной сервировки. Есепкин совершил невозможное, как художник он недосягаем, как мученик, жертвоприноситель – абсолютно досягаем и доступен. Современные недержатели лживого, вялого, воистину тёмного слова уже заготовили и дюжины кривых ножей, и камни. Отдельный предмет для раздражения, побивания гения мраморными каменьями – общая мистико-религиозная заданность «Космополиса архаики». Догмат об отсутствии в русской литературе линейного классического и неоклассического мистицизма, о бесперспективности ухода в андеграундные подвалы разрушен. Есепкин стал родоначальником и могильщиком, завершителем академической школы русского рифмованного мистического письма. Тысячи зеркал «Космополиса архаики» перманентно отражают мёртвых панночек и сапфирных князей в перманентных же сиреневых, жёлтых, розовых шелках и закреплённом на дурной крови макияже.

Леда АСТАХОВА

Яков Есепкин

На смерть Цины

Пятьсот девятый опус

Ирод, Ирод, се брашно твое
И в амфорах вино ледяное,
Алавастром ли, гипсом остье
Смерть забелит - мы виждим иное.

Колоннаду и сад обойдем,
Не четверг, а серебро лиется,
Во златых кашемирах блюдем
Тайность вишен, пусть Хала смеется.

Наливай, кто отравы алкал,
Фарисеи и дети уснули,
Шелк тиснит сукровицу зеркал,
Им пьянить нашей кровью июли.

.Пятьсот десятый опус

Виждь последнее лето, алей
Нет его, искупаемся, дивы,
Кровь совьем, чтоб кувшинок-лилей
Хлад ожечь, сим украсить ли Фивы.

Низлетят с хоров лет ангелки,
Ах, не плачьте еще, палестины,
Мы опять на помине легки,
Вкусим райские ж волны и тины.

Юды с нами, а внове не им
Торговаться фамильною славой,
Хлебы мазать серебром - храним
Каждый миг наш виньетой кровавой.

Интересно, как чувствуют себя авторы начиная писать фанфики и понимая, что их бред - читают?
Лично я был рад, поскольку мне оставили пару комментариев! Самое главное, что комментарии были - положительны. А вот если человек, только выложивший куда-то свою работу, получит отрицательные комментарии? Пусть то, что он задумал, было бы очень интересным и с неожиданными поворотами сюжета, но станет ли он писать дальше, получив на первую выложенную часть - негативные отзывы?
Большинство, думаю, забросят это дело. Так что я рад, что мои первые выложенные фики получили положительные отзывы и их прочитало много людей.
И если буду что-то читать, не буду писать автору гадости, даже если мне самому не понравиться.

Музейная энциклика

Совершая свое эпохальное путешествие из Содома в Коринф (как писал один из интернетовских авторов), сочинитель «Космополиса архаики» никак не дублировал Радищева и Пушкина.. Его, Есепкина, скитания и хождения куда мрачнее и безысходнее, ни о камер-юнкерстве, ни о пажеском розовом инфантилизме речи нет и быть не может. Картины, взору читателей открывающиеся, действительно страшны и потрясают воображение. «Над пропастью во ржи» переписали и создатель одного романа судится с эпигоном. В истории мировой литературы мало случаев молчания великих мастеров после определенного возвышения над толпой. Как правило, так называемые авторы одной книги («Клошмерль», те же «Кипарисовый ларец», «Божественная комедия» и т. д.) всё-таки грешили, пописывали хоть в стол, а хоть и для вящей услады читательской аудитории и успокоительства собственного эго.
Есепкин явил иной пример, создал готическую сагу «Космополис архаики» - все, дале – тишина. Зато смысловое, образное, метафорическое наполнение Книги века, ее лексическая невообразимость, художественное воплощение идеи доведены до совершенства. Уже сейчас требник разбирается на цитаты, а есепкинские псалмы соперничают с каноном Библии. Кто этот художник-созерцатель, каким чудом уберегся он от тех сил, о которых, в частности, слагал поэтический эпос? И теперь, после триумфа в Москве и Питере, сам автор остается загадкой. Номинальных писателей в России десятки тысяч, есть среди них прекрасные таланты, достойные имена, но с «Космополисом» сопоставить нечего. Если фрагменты о Рае и Чистилище у Есепкина при всем литературном величии полисов (строгого разграничения, как у Данте Алигьери, в «Космополисе архаики» нет, в полисах «Мелос», «Пурпур» и «Потир» более сюжетов и описания Рая, Чистилища-Чистеца, так у автора, в «Крови», «Царствиях» доминируют Ад, Аид, Тартар, Тартария сиречь Россия, а уж «Псалмы» вобрали немыслимую по концентрации сублимированную энергию Смерти, Небытия) возможно читать в общем без фундаментальной лексико-логической подготовленности, его описание «Картен» Ада неподготовленному читателю лучше отложить в сторону, хотя бы на время. Похоже, Есепкину удалось художественно детализировать самою сущность зарождения и распространения мирового Зла. Вот ведь еще вопрос: отчего народы, миссионерствующие герои и рыцари не спасались, не уворачивались от мечей и кубков с ядом Гекат и Цирцей, становились жертвами безотносительно истинности такого пути и такой плахи в конце дороги для каждого индивидуально? Есепкин поясняет: упасение невозможно, ибо инферна повсюду и, когда вы возжелаете спастись, мысль (т. к. материальна) мгновенно будет прочитана палачествующей армадой, грянет превентивное возмездие. Как Блок не прикрывал себя «Розой и Крестом», прочими художествами, его настигли и казнили, да столь жестоко – во гробе был безобразен. Ему и многим, многим просто не хватило воздуха жизни, прочности бытийной.
Есепкин смог довести тяжелейший литературный слог до эфемерной воздушности, тем покорил высоты, коими грезили предшественники. Начиная от Боратынского, к нему стремились приблизиться самые выдающиеся составители текстов, а не сумели, последним упал Бродский. Русский глагол занемог антикой и погиб. Именно поэтому художнический подвиг Есепкина обретает всемирную значимость, впервые в отечественной литературе, словно в зеркале, отобразилась мировая художественность и себя узнала. За подобную идентификационную героику, разумеется, восследует платить. Автор «Космополиса архаики» заплатил: вместо тронного золота он узрел кровавые вретища и вынужден был ко скитаниям, и был забвен Отчизной. Сквозные надрывные сюжеты мировой литературы выстроились в Саге стройною чередою и, персонифицируясь в Слове, к читателю буквально вопиют, причем (генезис материального) женскими слезными голосами, Федра и Корнелия, Медея и прелестная Мод, чистая Райанон и Патриция – все они ведомы в олимпии Аонидой.

Александр ПЛИТЧЕНКО

Яков Есепкин

На смерть Цины

Пятьсот седьмой опус

Нас ли ждали к эдемским столам,
Антиохия тех ли взерцала,
Шелк порфирный вился по углам,
Днесь его источают зерцала.

Ванных кафель распишет изверг
Ядом розным, жасминами Ханны,
Се порфировый чистый четверг,
Все пием здесь, хотя недыханны.

Ах, тусклые оставьте мелки,
Аониды, по мраморам этим
Чернь и могут лишь бить ангелки,
Нимбы коих мы всенощно цветим.


.Пятьсот восьмой опус

Что рыдать - отзвучали пиры,
Источились фалернские вина,
Вместо севрской витой мишуры
Нощно блещет небес горловина.

Из Тироля востретим гонцов,
Выпьем яды ль Моравии мрачной,
Где и челядь беззвездных дворцов,
Где и плакать о дщери внебрачной.

Кровь ожгла хоровой мезальянс,
Но сквозь сон различит Береника,
Сколь еще серебрится фаянс
И пирует на небах Герника.

Яков Есепкин

На смерть Цины

Пятьсот пятый опус

Се, незвездные яства горят
На столах и цветки золотятся,
Четверговок сильфиды мирят,
О лилеях менины вертятся.

Ах, претмились земные пиры,
Благ к эфирным август данаидам,
Неб и звезд тяжелее дары,
Оявленные тихим обсидам.

Хоть несите порфировый хлеб,
Вин диамент солейте на мрамор,
Мы тогда и в огранности неб
Мглу оплачем сиреневых камор.

Пятьсот шестой опус

Тусклый август серебро лиет,
Яства чахнут о столах и хлебы,
Во незвездности благих виньет
Это мы ли пируем у Гебы.

Дале немость, одно и молчим,
Зря в хлебницах фиванских лилеи,
Всё диаменты неба влачим,
Всё пречествуем нощи аллеи.

Вот еще соявимся из мглы,
Яко ангельский сад безутешен,
Юродные оплакать столы
И вишневую цветность черешен.