Логин:
Пароль:

Яков Есепкин Готическая пoэзия

Автор блога:
Все рубрики (252)
ОТКРОЙТЕ «КИПАРИСОВЫЙ ЛАРЕЦ»
0

• К переизданию книги Якова Есепкина «Lacrimosa»



ОТКРОЙТЕ «КИПАРИСОВЫЙ ЛАРЕЦ»


За время торжества советского литературного миссионерства читатель приобрел стойкий иммунитет к духовному подлинному слову. Помню, в Публичке приходилось стоять в интеллектуальной очереди за тем же Анненским, единственное издание 50-х постоянно было на руках. Пришли иные времена. Красная вечная строка из художественных раритетов нашей «прекрасной эпохи» теперь не тризнится, вот она - бери, изучай, сравнивай. Колонтитулы книжных изданий вынуждают порою читателей с советским стажем прищуриваться, как бы вопрошая: это реальность, не сон ли?
И даже в этом цветении книжных красок и полутонов я был несказанно поражен интернетовским изданием удивительной книги «Космополис архаики». Если это готика, как заявлено автором, то лучше такая готика, чем иные розовые муары, шифрующие воздушные пустоты. Друг, старинный ценитель антикварных книжных раритетов, показал мне сайт, на котором книга и размещена. Честно говоря, привык читать фолианты в стандартном печатном типаже, однако чтение «Космополиса архаики» столь захватило, что перестал как-то замечать неудобства. Что говорить, книга поразительная. Я люблю поэзию Серебряного века, а здесь она в концентрированной форме преломлена. Мандельштамовская серебристая мышь в углу шуршит, летает готическая пурпурная моль, вообще странный мир создан, странный и реальный одновременно - настолько, насколько реальным может быть литературный космополис.
Замечу, книга удивительно театральна, даже кинематографична. Мне почему-то вспоминается Бергман, хотя, я читал, автора сравнивают с Тарковским. Впрочем, эти режиссеры близки по духу, характерно - одних актеров снимали. А в «Космополисе» более всего поражают картины неземного свойства, описание фантастических реалий. Явно видны творческие реминисценции и аллюзии из Пушкина. Автор, порю внешне «порицая» Александра Сергеевича за легковесность, чувствуется, восхищается им и возводит свой готический замок на поэтическом фундаменте с пушкинским орнаментом. Непостижимым образом в книге сочетаются традиции Золотого и Серебряного веков русской поэзии и современная стилистика, напоминающая рисунком кинематографическую строфику. И здесь же - адские и райские неземные пейзажи, напыщенные фавны, цесарки эдемские, все это в порталах серебряной готики.
Уводит, уводит нас поэт в иные области. «Космополис архаики» не с чем сравнить в современной литературе, да и в несовременной он, скорее, походит на дивным образом сохраненный раритет неизвестных времен.

Рем АЛЕКСАНДРОВИЧ- БУАРЖЕ



ПАДЕНИЕ ОДЕОНА


…Вечная весна стояла в убранном аттическими смарагдами парке, медленно перемещались ломкие силуэты, вот мелькнула тень Командора, а вот, дыша духами и туманами, Незнакомка с Миррелией скользнули в сторону арки широко открытых врат-брамин. Этот парк, где мальчик с лебедем, оба во мраморе, встречали каждое новое утро, был назначен для плачущих тайком и музоизбранных певцов. Сюда, сюда заходил по утрам Слагатель странных трагических канцон. Пробовал он писать гекзаметры, пробовал терцины, перешел на четырехстопный ямб, но вскоре изобрел новое письмо и не пожелал иного. Слагатель (тому есть свидетели) подолгу о чем-то беседовал с Ключиком (Юрием Карловичем) и прихрамывающим Нарбутом, иногда к ним подходили Бабель, Мандельштам и даже Багрицкий.
Всё вероятно так и начиналось. Или завершалось. На создание «Космополиса архаики» ушли многие годы, по свидетельствам, опубликованным в Интернете, начинала слагаться великая готическая сага обвального времени в Ботаническом саду и Том самом парке довольно уютного Города. Здесь всегда было немного интеллигенции, еще меньше знатоков и ценителей поэзии, однако в одной из крупнейших европейских библиотек перманентно «на руках» числились раритеты советской эпохи, в их числе Анненский и Случевский. В «Космополисе архаики», отринувшем существовавшие прежде традиции, все-таки возможно уловить нежный и тонкий аромат поэтического Серебряновечья, хотя, отдаляясь во времени и пространстве от прелестного тихого парка и тонущего в верхних зеленых анфиладах садового шестигранника, великий Слагатель реквиемных архаических фрагментов одномоментно покинул и коридоры русских поэтических академий. Его мовизм другой, не катаевский, готическая антуражность лишь слегка притушила трагический пламень возрожденческого накала.
Эпохальный «Космополис архаики», не имея по сути очевидных семантических, этимологических корней, звучит столь же современно, сколь современно могут звучать Гендель или Гуно. Лингвистическая феноменальность книги заставляет вспомнить тяжеловесное начало русского поэтического восхождения, меж тем Тредиаковскому и Ломоносову не удалось выйти в ноосферу. Есепкин выход совершил, утвердив окончательное доминирование архаического лессировочного письма над легкостью необычайной пушкинской строфики. Муаровая бумага должна бы не выдерживать сего веса, выдерживает ли? Литературный памятник эпохи, по интернетовским сведениям, не издавался, если правдивость подобных сведений подтвердится и не станет оспариваться прикормленным писательским двором, России не избегнуть очередного исторического позора – вершинное произведение уйдет за пределы тартарийские, как уходили ранее гениальные философские и литературные фолианты.
«Космополис архаики» (в чем нет абсолютно никакого сомнения у образованного элитарного авангарда) ждет мировое триумфаторство. Останется Россия в стороне, уйдет с пиршества величия духовного – ее выбор. Благо, в нем народ не принимает участия, новые и новые тысячи благодарных читателей находят в Интернете великие тексты, изучают дивное смертоимно-тяжелое письмо Мастера и ждут. А мальчик с лебедем уж порхнули из шафранового Требника Гения в мир вечной весны, которая случается по Смерти.

Александр ЗЛОБИН
Готика
0
ЯКОВ ЕСЕПКИН

Готика

• «Великие книги отличаются от обычных цветом горения. Так время подает сигнал вечности. И это есть тайная печать, некая тайная символика. Только книги более чем великие не горят в материальном и метафизическом пространстве. Книги Есепкина именно такие.»
М. Романова

I

Ель всекрасная, слава твоем
Изумрудам и бархатным свечкам,
Спит юдоль, надарил Вифлеем
Ярких шишек сребристым овечкам.

Темной хвои серебро, веди
Нас в погибель, иных персонажей
И не видно с одесной тверди,
А тлеется лишь мел картонажей.

Всё таили румяна и яд,
Берегли мелованные тесьмы,
Негой белых увили наяд
Мглу шаров – со гирляндами, здесь мы.

II

По ланитам не слезы текут –
Золотые ли, червные мелы,
Воски юных прелестниц влекут,
Шумны вновь именитства Тамелы.

Собирайтесь в этерии мглы,
Девы ночи, седые царицы,
Ждать устали геральдов столы,
Точат хлебы и вина корицы.

Мирт ложится на вечный сервент,
Померанцы увили камеи,
И мешают коньячный абсент
С тусклым ядом персты Саломеи.

III

Новогодие ль мы не прешли,
Вижди – в слоте пустая аллея,
Розы Асий, клонясь, оцвели,
Где и скалы твое, Лорелея.

Всё щелкунчики пляшут и хлеб
Точат крысы от яда хмельные,
Сотемнились архангели неб,
Пирования славя земные.

Мертвых, мертвых зерцайте певцов
Со желтыми хотя бы венками,
Как не станет у Бога венцов –
Одарим персть и звезды цветками.

IV

Золотая макушка чадит,
Се гирлянды фиванские тлятся,
Модераторов кто ж преследит,
Веселятся они, веселятся.

Аще внове согибель черна,
Сколь не узреть Афин и Элатов,
Гей, несите гусей и вина,
Утки в яблоках паче салатов.

Гипс кровавый и снять ли с Милен,
Тарских амфор всебледные чресла
Их шелками текут до колен,
Где дворцовая мрачность воскресла.

V

И опять меловые балы,
Тьмы наперсницы любят веселость,
А и мы не к добру веселы,
Маковей, Ханаанская волость.

На Монмартре еще бередят
Сны холстов живописные тени,
За отроками нимфы следят,
Канифолят басмою ступени.

Плачет грузная Ита, в бокал
Тщится яду подлить, цепенея:
Что ж сотусклый игольник всеал,
Ах, влекли нас по хвоям до нея.

VI

Нежтесь, девы, на ветхих шелках,
Померанцы балов ли, камеи
Согревайте в холодных руках,
Любят камни и лядвия Змеи.

Лишь Киприда за мрамором вод
Бледным юношам ночью тризнится,
Мглою хоровой дышащий свод
Вечно царским любимицам снится.

Как хотели мы ярко цвести
И обеливать рамена ваши,
Хоть виждите – гнием во желти,
По зерцалам серебро лияши.

VII

Сень пустых царскосельских аллей
Петь ли смуглому отроку внове,
Ах, букетики темных лилей
Уроним и почием во Слове.

Бей начинье, июль, это мы
Восхотели и вишен, и лилий,
Се пенаты иль Рима холмы,
Сном каким обманулся Вергилий.

А и туне певцов соглядать,
Сколь пием из цветочниц столовой,
Аще будут камены рыдать
Над старизною нашей меловой.

VIII

Розы Асии, ссыльный Колон,
Удушенных владык пировые,
Нас дождитесь, еще Аполлон
И не пел, и сумрачны живые.

Антикварные эти столы
Ныне певческим отрокам снятся,
Всё диаментом блещут балы
И аллейные гипсы темнятся.

Выйдем в мглу августовских присад,
Где каморный фаянс багровеет,
И вишневый чарующий сад
Нас тлеенным серебром овеет.

IX

Торопятся пустые гробы
Изукрасить каймами златыми,
Небовольной любови рабы
И рекли нас великосвятыми.

Только рано ещё пировать,
Желть лилейная помнит ли сады,
Будут розы с гербов урывать –
Прекричат и забьются Гиады.

Как явимся в убойной росе,
О серебре и мертвой лазури,
Смерти жало на хладной косе
Узрят жницы и косари бури.
Терзание лотосами
0
ЯКОВ ЕСЕПКИН

Терзание лотосами

• «Общество (в исторической ретроспективе) не допускает возвышения истинно великого художника при жизни. Та же история с Есепкиным. Эфемериды всегда летят мимо вечных скульптур.»
Ю. Тауберг



I

.
Мрамор выбьем кусками, венцы
С темных глав преточащие снимем,
Веселятся в трапезных купцы,
А и мы звезд высоких не имем.

Развевайся, нисанская злать,
Май грядет, пусть камены ликуют,
Всецветочным пирам исполать,
Псалмопевцев ли ныне взыскуют.

Ждут к столам нас юдицы во сне,
Тусклым ядом чинят меловые
Угощенья и пляшут одне
Тени их меж свечей неживые.

II

Как и нашу иглицу сотмить,
Золотая она, золотая,
Будем сами царей веселить,
Диаментами хвою латая.

Вновь найти ль во пенаты сие:
Тяжки столы, без яствий ломятся,
Днесь клико от стола Рамбуйе,
В Букингемском царевны томятся.

Тостов ждали, чудесных коляд –
И встречайте, из келихов млечных
Лишь цедят нам архангелы яд,
Чтоб не узрели Циты калечных.

III

Мрамор губ испугает юнцов,
Бельевую оденем старизну
И явимся без морных венцов,
Чти, путрамент, альковы и тризну.

То июльский чарующий зной,
Се худое начинье и вина,
Пляшут звезды над Галой свечной,
В шелке розовом плачет Альвина.

Поспешим хоть бы нощно туда:
Сад златые цетрары качает,
И о каждом бутоне Звезда,
И бессмертие нас величает.

IV

Асфодели во мглу увием,
О столах пусть серебро темнится,
Чад запомнит хотя Вифлеем,
В убиенных и кто усомнится.

Аще кровию пасха каждит
Возлияния эти и хлебы,
Нас Геката еще преследит,
Нощной тьмою сочествуя небы.

Ото звезд мы всестали белы,
А юдицы досель пировают,
И пасхалами теплят столы,
И отравою их заливают.

V


Антикварные виты столы
Чермной патиной, щедро лиются
Яд со пуншем, опять веселы
Четверговки, алкая, смеются.

Ах, зачем нас и мертвых темнить,
Верди, Брамс иль Моцарт восстенают,
В шелках тени сбежитесь казнить,
Сколь молчат и бессмертие знают.

Век паяцев и падших столиц,
Мышъяком шелк испитан червонный,
Хоть следите, как с мраморных лиц
Наших точится мел благовонный.


VI

Вновь Гертруда сувоев белей,
Яд в лакейской готовит Циана,
Челядь злая тащит во келей
Духов Гойи иль див Тициана.

Все ль успели кистей мастера,
Виждь, алкают демоны тлеядность,
Азазелей таит мишура
И юдольных высот неоглядность.

Меж шаров золотых ангелки
Воспорхнут, Циты вмиг объявятся
На помине меловниц легки,
Днесь оне под шелками резвятся.

VII

Май, тюльпаны златые, сюда ль
Убежать нам со камор палатных,
Преливается вишнями даль,
Вьются розы меж листьев салатных.

Это пир, нет обеда скверней,
Швейки торты бело испекают,
Вот и Цина, и яды у ней
Розовые, ах, нёбо ласкают.

Звезды в наших сочатся перстах,
Ядотечную емину внимем,
Тушь на мраморных вспыхнет устах,
Цвет какой мы лишь ядом и снимем.

VIII

По стольницам пасхальным тиснят
Фарисеи каймы золотые,
Лишь червонное золото мнят
Аониды – каждят им святые.

В алом вольные музы ночей,
А глупы и всенощно поэты,
Снопы красных восковых свечей
Небодарствуют эти дуэты.

Се пасхалов холодная тьма,
Се обручники воск навивают
По столам, и течет сурема,
И во нощность ее изливают.

IX

.
Тушь парфянскую выцветит мгла,
Лорелея холодную пену
С дев смахнет, круг пустого стола
Соберемся - воспеть Прозерпену.

Сицилиек балует июль,
Вишен сем, пусть резвятся менины,
Вновь утопленниц ищет Эркюль,
У мадам Бовари именины.

Днесь и мы яды эти пием,
Цин в зерцалах следим червотечность,
И тоскуем о веке своем,
Преливая вишневую млечность.
Ночь цветников
0
ЯКОВ ЕСЕПКИН

Ночь цветников



• «Совпадения бывают и такими. По истечении Нобелевской недели должен окончательно проясниться вопрос относительно выдвижения Есепкина на соискание Нобелевской премии по литературе за 2020 год (Россия или Канада)».
Л. Осипов


I

Днесь начиния суще мелки,
Вишни рдятся во уснах меловых,
Свечи златом тиснят ангелки
И виются царевны в столовых.

Что литии полнощно звучат,
Мы ль дневные посты не любили,
Александра уста премолчат,
Рот Иосифа глиной забили.

Ах, воспомнят ли дщери когда
Венценосных отцов надэфирных,
Яко мертвая тлеет вода
Меж губами теней их порфирных.

II

Этот бледный октябрь со Звездой
Над Афинами станет лишь сниться,
Челядь мертвою тусклой водой
Розы сбрызнула: им утемниться.

Что в хоромах искать, внесены
Ко стольницам багетные хлебы,
Видишь, Грегор, печать у Луны,
Сватовское начинье – у Гебы.

Яств откушает дворня, уста
Модниц савских прельют меловые,
Бал начнется кошмарный с листа,
Где извеяны мглой пировые.

III

Полон стол, на фаянсовый мрак
Белых яств титул царский низложен,
Шелк пеёт, веселится арак,
Чудна сельдь от лавастровых ножен.

Ах, соникнем, соникнем ко мгле,
Чтоб рубинами выбить макушки,
Щучьи главы, мерцайте с шабле,
К вам ли прянулись мертвые ушки.

Нас лишь бей, тусклый ядъ веретен,
Овиемся червицей альковной,
Пусть влачат златопевцев меж стен
Во тлеющейся пудре церковной.

IV

Мглу пустых царскосельских аллей
Собиенные гипсы уставят,
Кто отроков еще веселей,
Не сие ль всех милее картавят.

Легковесность Француза пьянит,
Петербург ли, волна Черной речки,
Вновь Иосиф бессмертие мнит
И каждят диаментные свечки.

В диаментовом тусклом огне
И молчим о божнице подсвечной,
И ланиты, из гипса зане,
Истекаются желтию млечной.

V

От картавых бежали камен,
Угодили во мрамора нети,
Что грассировать – вешность имен
Фарисейские вспомнят ли дети.

Суе ж. иды, внимаете вы
Содроганье бессонных артерий,
Ждут младенцев кровавые рвы,
Ядъ таите юродских истерий.

Альты нощные тьмы зачехлят,
Востоскуют по мальчикам Юзам,
Пребежим, аще мертвых целят,
С Моргианами к тлеющим узам.

VI

Дионисии, гряньте смелей,
Ядъ к вину подбавляет шиповник,
Норы юный Адонис белей,
Перси жалует царский осповник.

Волны ль по две бегут, жемчуга
Персефона во тьме не считает,
Бьются вновь о зерцалы снега
И молчальниц роскошество тает.

Блеклым золотом с вейною мглой
И прелить битых кубков сомрачность,
Где амур ядовитой стрелой
Тщился выжечь аидок невзрачность.

VII

Се январское таинство мглы,
Течь фольги, меловые сапфиры,
Бланманже и с бисквитой столы,
Где ядят ли, хозяйствуют Фиры.

Как за нами следят со шелков
Злоголосые фри и мелятся.
Мелом вытисним хвойный альков,
Пусть и этим серебром целятся.

Вейтесь, феи, взвивайтесь легко,
Бейте ядом шары солитые,
Потешаясь над вдовой Клико
И макушки темня золотые.

VIII

Сеннаар и не вспомнит святых,
К столам яств поднесенны лилеи,
Виждь, Геката, певцов золотых,
Туне майские вспевших аллеи.

Нет ли сех на голгофской тверди,
Где и вретища столпников тлеют,
Звезды смерти одне впереди,
Вишен ядных князьям не жалеют.

Вместо пурпура – хмель о мурах,
Тьму подвалов сотлили Эолы,
Хоть Гиады в медовых пирах
Пусть узрят наши желтые столы.

IX

Держат ныне столовые мглы
Всетрапезные яства и вина,
Флейт чурались волшебных столы,
Яды тлит в меловом гордовина.

Что убитых и чаять – остье
Сех портальные звезды желтили,
Завершай, гормоза, питие,
Вы сотуне плели апостили.

Нам безсмертие мрамор ссудил,
Акварельных ли ведьм упасаться,
Ид порфировый шелк остудил,
Время с башен их желтых бросаться.
НОВОЕ ЛИТЕРАТУРНОЕ ЕВАНГЕЛИЕ
0
• К переизданию книги Якова Есепкина «Lacrimosa»


НОВОЕ ЛИТЕРАТУРНОЕ ЕВАНГЕЛИЕ



Русская литература обрела мировую вершину. Элитарии от изящной словесности последние десятилетия ожидали некоего чуда, явления литературного мессии. Колокол прозвонил. В Интернете неизвестно откуда появился «Космополис архаики», за считанные дни книга стороннего фантомного автора сделалась предметом ажиотажного внимания. Удивительная для нашего времени художническая пассионарность сочинителя определяется пугающей знаковостью античного по мощи письма. Мистика во всём. Как и откуда могло возникнуть это глобальное тяжеловесное полотно, тем паче на фоне легкословных каверов Пелевина , Сорокина и Кº. История изобилует примерами глухоты современников к гениальным безумцам. Но чудо уже с нами: человечеству навеян «сон золотой». Первая сравнительная параллель- с Данте. «Космополис архаики» столь же полифоничен, имеет ряд внутренних констант. Хотя по объёму он несколько превосходит «Божественную комедию», автору удалось избежать повторов, здесь едва не каждое слово на вес золота. Вероятно, книгу эту будут оценивать грядущие поколения, нам вряд ли стоит стремиться к разгадке феноменальности «Космополиса архаики», слишком велик соблазн упрощения либо остранения (Шкловский) космополисного бездонного пространства, открывающегося по вторичном и последующих прочтениях. До абсолюта доведена степень трагичности, но её шпиль на горней высоте, что априори полагает катарсис. Автор привёл пушкинскую ямбическую рать к солнцу Аустерлица, а на солнечных берегах реки Леты образовались гигантские трагические «гравиры». Пророков мрачность есть единственно возможное условие их явления. Спасительное чтение даровано всем жаждавшим.

Александр МАКСИМОВ




ОТ НАРБУТА К БРОДСКОМУ


Когда литература на глазах становится историей, немного не по себе. Свои место и определение у сущих страстей, трудов праведных. Математики вычисляют, археологи ищут, власти суть власти предержащие и т. д. Редко, крайне редко предметность определенного занятия размывается и туман истории окутывает реальность. Его флеор ожидали позднее, а он дышит и майский воздух пламенит вечной зеленью.
Такое невероятное событие свершилось, это как солнечное затмение в Аиде, солнца там, полагаю, нет, а затмение пугает блистающей короной Ра. Что есть «Космополис архаики»? На вопрос этот ответа нет и искать его бесполезно. Одни не прочтут, другие отвергнут, иные заготовят свою дюжину хрустальных ножей. Если у готической книги существует автор, его фигуру вряд ли можно рассматривать сквозь серую призму эпохи. Полагаю, нет надобности расшифровывать данное допущение. Вспомним лишний раз мировую историю, вспомним историю литературы, вообще искусства. Проблема хора и героя испокон веков экстраполировалась на систему общественных формаций, иерархичность в целом. Герой должен погибнуть, время его оплачет, а устами губителей воспоются глория и дифирамбы. Сущность природы человеческих цивилизационных клише статична, хотя и табуирована, неотвратимо покарание за отступление в Элизеи, надлом рамочных ограничений. Йозефа К. судили на процессе, зарезали, «как собаку», другого юношу бледного приговорили к казни водой, а уж для героя не жаль и удавки. Высокий творец зачастую ощущает приближение своих убийц, чувствует смерти жало. Но кто свидетельствовал, как прекрасный юноша Иуда Христа предал римлянам, того ведь собаки иерусалимские знали, зачем этот поцелуй? В том смысл: никто не выступает свидетелем на кафкианском процессе, ибо грешники все, свои бы камни в овраг сбросить из тяжелых одеяний. Ноmo Фабер молчит, «Камерная музыка» и «Дикий хор» пылятся в сиреневых архивниках, для царей русских и иудейских достаются вретища из красных сундуков.
Сегодня оценивать «Космополис архаики» нельзя, его нужно пережить, полистывая в небольших объемах (это по желанию) то «Кровь», то «Царствия», то «Псалмы». Увеличение дозы лекарственного яда способно убить больного, а больны мы все, один из признаков болезни - патологический страх, боязнь появления истинного Демиурга. Чтобы создать новую, пусть иллюзорную Вселенную, нужно быть Демиургом. Иначе не создается космополис, создаются разве земные царства. Не перенесем явления, уж лучше Его прожечь поцелуем. Затем остаток жизни любоваться с Гумилевым и Нарбутом жертвенным огнем, полыхающим в весеннем Гефсиманском саду. Виват, «Архаика», прощай, «Архаика», мы не апологеты бессмертия.

Мирс АРТИНИН
МИСТИЧЕСКИЕ САКРАМЕНТЫ
0
• К переизданию книги Якова Есепкина «Lacrimosa»

МИСТИЧЕСКИЕ САКРАМЕНТЫ

По всей вероятности, мы стали современниками чудесного явления, великого Божественного, обретаемого во Слове. Опубликованный в Интернете «Космополис архаики» за считанные дни завладел умами просвещённой элиты. Сегодня можно говорить о мистической звезде этой невероятной книги. Существует ли она лишь в виртуальном космосе Инета? Своею готическою мощью «Космополис» рушит песочные замки современной словесности. Пока в недоумении молчит писательский официоз, книга никому неизвестного автора делается народным апокрифом. Техническое совершенство эпопеи потусторонней жизни не просто восхищает- слепит. Разве тени Мэтьюрина, Гоголя, иных великих мистиков могли бы с весёлостью поучаствовать в пире готического минимализма, в замковом либо соборном торжествовании. Примечательно, «Космополис архаики» явился пред очами изумлённой аудитории в светлое время пасхалий. Рискнём предположить, сей вселенского масштаба «лирический эпос» в горящей своей сердцевине содержит глобалистику мирового предательства. Тема измены и отрицания возмездия, убийства и пиршества на костях жертв, мгновенного возвышения палачей и девятикругового адского их вращения в вечности читается как добиблейская антика. К нам пришёл Демиург и что мы скажем Ему?


Анатолий БАХТИН



МРАМОРНЫЙ ХОЛОД БЕТХОВЕНА


Апокриф пустыни Тартари вполне материален и называется «Космополис архаики». Творенье дивное, венец алмазный словесности может рассматриваться в качестве траурного венка на могиле русской письменной речевой культуры. Пусть этот венок присно не увядает, да и не увянет он. Гипертрофированное внимание в первую очередь столичной публики к феноменальной книге весьма показательно, авангард общества давно испытывает жажду по слову подлинному, а не фальшивому.
Базар современной русской литературы ужасающ и позорен, однако преложить это веселие малограмотной черни явно было некому. Теперь мы хотя бы имеем пример. Художнический подвиг Есепкина оценят время и вечность. Он сумел действительно в адских условиях свершить невозможное, сотворить новую литературную Вселенную и организовать ее не ущербнее мира «Божественной комедии» Алигьери. Но там была традиция, более того, традицию знали Софокл с Еврипидом. За существующие каноны никто старался не заступать, даже великие гении. Есепкин отверг современную лексическую систему, художественную каноничность, развенчал трехвековые традиции и в абсолютной пустыне воздвиг чудовищный и грандиозный замок. Вероятно, готическая компонента есть лишь титул, игра воображения Мастера, внешняя обрамительная рамка: идите-ка внутрь, там все красные и черные комнаты ужаса. Впрочем, в отвержении традиций Есепкиным имеется своя логическая мотивация, он выходит, осознанно выходит из существовавшей координатной системы, т. к. сия не только уронна, а и себя изжила. Русская силлабо-тоника хотя и дала множество шедевров, не стала панацеей от разъедания таковых полотен обычной речевой ржавчиной. Лучшие из лучших, присмотримся, хромали, каждый по своему. Набоков мучился переводом «Онегина» (что за ужасная книга), Анненский терзался тем же Еврипидом. Русская лингвистическая кармичность сжигала всё. Менее иных подвергся ее губительному пламени Пушкин, он большей частью интуитивно избегал системных ловушек – и только. Письмо его столь же несовершенно, сколь и легко (а ведь солнце русской поэзии – наше всё).
Есепкин вылетел в художественный космос по страшной оси, узрел здесь траурное светило и своим упорным зиждительством подвиг народ к лицезрению черного солнца. Солнцестояние в явленном космополисе – величина постоянная, константа вечности. «Космополис архаики» не может не потрясать. Вне традиций и в миражном пространстве воздвигнуто здание-пантеон русской литературной славы, одновременно в оном и музеум гибнущей лексики. Отчего же прихрамывали малые и большие гении (то с ритма сбивались, то в рифмах путались, то смысла не находили в плетении словесном), ведь, вспомним, феномен колченогости эсхатологичен. Хромали и прихрамывали ведущие, сегодня баранам козлищи не потребны, сами идут, блея, за ворота рая иль чистилища, ко овражкам. Парадокс Есепкина и в этом: не имея за собой подпорок генеалогических, он сумел тяжелейшее письмо овеять изяществом всемирного романтизма. Вкруг Ад и чудища его, а длань протягивается Анне, Пушкиным соклеветанной, а все убогие и сирые зовутся в мраморник. Гуляйте, дивитесь на чудо, изучайте музейную пространственность, вспоминайте о ювенильном Ботаническом саде, созерцайте вечную весну. Только еще помните: неслучайно приглашение на мифотравную казнь, траурное солнце в варварской пустыне сжигает миражи, поэтому волк или Пушкин мелькнул – не важно, Словом внове возможно исцеляться и быть во Слове, написанном солеными и мертвыми мраморными чернилами.

Екатерина РЕУТ
Алавастр
0
ЯКОВ ЕСЕПКИН

Алавастр

• «Гений по определению космополитичен, Есепкин в этом смысле не исключение, скорее, исключением были писатели типа Солженицына, что ставит под сомнение их предполагаемую гениальность.»
Г. Тауберг


I

Раскрошили юродские тьмы
Гребни желтые наших полотен,
А и золото сим для Чумы,
С кистью Брейгель,Ероним бесплотен.

Кто успенный еще, алавастр
Виждь и в нем отражайся, каддиши
Нам ли чаять во цветнике астр,
Львы умерли и здравствуют мыши.

Сколь начнут адострастно гореть
За Эдемом белые цесарки,
Мы явимся - камен отереть
И сотлить перстной желтию арки.

II

Нам румяные яблоки, Юз,
Перси желтые спящих царевен
Денно мнятся, прекрасен союз
Нощных фей из гранатовых Плевен.

Фавориток виющейся мглы
Не любили ревнивые музы,
Ночь шелкова, где яств и столы,
Вкруг камеи серебрят медузы.

Хмелен Феб, пасторели мертвы,
Яд в начиние камор ваганты
Излили и со всякой главы
Нимфы червные клонятся банты.

III

Царских дщерей узнают купцы,
Днесь и мы в белой глине им снимся,
О челах золотыя венцы,
Иль во пурпуре ядном тризнимся.

По осанке небесных гостей
Как еще не отметить зерцалам,
Ханаан ли рассеял детей,
Шелк удушенных благостен алам.

Чинят пиры для нас, а одно
Круг снуют и беснуются Моны,
Бьют мрамор и со ядом вино
Преливают на батики оны.

IV

Херсонесская глина целит
Божевольных певцов силуэты,
Изломанные профили мнит
Урания – сие лишь поэты.

Тем безумным глупцам пировать
Весело, цвет алмазы увечит,
С муз картавых ли шелки срывать,
Аще их сумасшествие лечит.

Выжгли свечи незвездный альков,
Мы одне, потакая кармину,
Меж лазорных молчим васильков,
Излияше серебро на глину.

V

Тисов твердые хлебы черствей,
Мак осыпем на мрамор сугатный,
Где и тлеет безсмертие, вей
Наших сводность жжет сумрак палатный.

Шелк се, Флория, что ж тосковать,
Лишь по смерти дарят агоние
Из партера бутоны, взрывать
Сех ли негу шелковой Рание.

В Александровском саде чрез тьмы,
Всекадящие сводные тени
К вялым розам тянулися мы --
Днесь горят их путраментом сени.

VI

Что затихли балы и молчат
Дивы оперы, пассии Феба,
Суе наши тиары влачат
Мыши в цоколи с горнего неба.

Утром Иды откроют свое
Мишурою витые картонки,
Бриллиантовой мглы остие
Виждь, Циана, серебра всетонки.

Премолчавших нельзя уберечь,
Бьют фиолы, кем сера целилась,
Воскричим – и оплачете речь,
Вся она лишь серебром и тлилась.

VII

Несть и мрамра, хотя бы во мгле
Адоносной видны ли святые,
Звезды смерти клонятся к земле,
А пенаты одно золотые.

Вишни Цины сопрятали тще ль,
Их со кровию нашей блудницы
Преливают в араки и эль,
Тлейтесь желтию бойной, стольницы.

Воскресение аще темно,
Яко туне звездам поклоняться,
Пусть шалoвы златое вино
Всеалкают, чтоб сим отемняться.


VIII

Смуглый отрок, младой верхогляд,
Звонко певший висячие сады,
Что и слава мирская, наяд
Царскосельские вспомнят присады.

Нет поэтов глупей и равно
Дуйте, нимфы, в свое окарины,
Се Иосифу хлеб и вино,
Се и нам вековые смотрины.

Из каких еще мрачных глубин
Мы глядим с Николаем и Анной,
Как серебро точится от глин
И над маской тлеет недыханной.

IX

С Ментой в мгле золотой предстоим,
Лишь для цвета она и годится,
Алым саваном Плутос таим,
Гея тленною мятой гордится.

Крысы выбегут хлебы терзать,
Маки фивские чернию веять,
Во столовых ли нощь осязать,
Ханаан ли хлебами воссеять.

Сем путраментом свечки тиснят
В изголовьях царевен синильных,
Яко гипсы кровавые мнят
Всешелковость их лон ювенильных.
ВОЗВРАЩЕНИЕ В КОЛОН
0
• К переизданию книги Якова Есепкина «Lacrimosa»


ВОЗВРАЩЕНИЕ В КОЛОН



Говорят, Никас Сафронов был столь взволнован после прочтения готической саги «Космополис архаики», что задумал цикл работ по мотивам книги. Художника можно понять, мрачные фантазии, посещавшие Босха, Гойю, других гениальных живописцев в результате погружения во тьму великих литературных полотен, рождали отнюдь не чудовищ, на свет Божий являлись сумрачные шедевры. Не важно, что они иллюстрировали, дантовский ли Ад, Мэтьюрина или сестёр Бронте, собственные ночные видения. Действительно, «Космополис архаики» текстурно держит манящие внутренние оси, именно заманчивые для кисти мастера. Иная вещь, наличествуют ли сегодня в этом цехе те, кто магический реализм книги (вопреки убеждённости Борхеса, знаменитых латиноамериканцев) способен перенести на иконное по сути пространство в гребневом окладе.
Можно смотреть на феноменальное литературное явление под разными углами зрения, но ирреальный мир произведения-эталона «русского века» завораживает небывалой доселе, выстроенной словно в соответствии с геометрическими правилами, картиной внеземного духовного страдания и подвижничества. Симметрия - вот что поражает более всего (каждый полис-раздел, я сосчитала, не поленившись, составлен из 104 текстов, ни более, ни менее), зачем автору алгебра в поэтике? Вопрос из области риторики. Что же современные риторы России? Забыли они синих птиц, да и Метерлинка не упомнят. За пару недель книга сделалась московской и питерской сенсацией. С такой боллидной скоростью обе сановные столицы ещё, вроде, никто не покорял, я не припомню. Снобы могут обиняками выражаться, фарисейски перечить, да ведь и Достоевский говаривал: «Широк человек (читай - русский), я бы сузил». Бывало, слава распространялась, то посмертная, то при жизни персоналии, но требовало это временной дистанции огромного размера. Вначале власти предержащие распинали, затем жертву вносили в пантеон славы.
«Космополис архаики» эксклюзивно исключителен и в такой ипостаси. Правда, величественное шествие книги по Москве и Питеру нельзя назвать прогулочным. Какие уж прогулки с Пушкиным, если верить Интернету, путешествие по загробному миру возможно совершить вместе с автором саги лишь в сети. Повторю, если так, русский бизнес столь же загадочен, сколь загадочна русская душа. Допустим, что мировая литературная слава в данный исторический момент не особенно волнует Кремль, но олигархия, где её пресловутый инстинкт в рефлексионном креде упрочения «архэ».
Не обязательно быть Соросом, чтобы профинансировать издание уникального готического эпоса, носитель идеи не только обретёт всемирную известность в качестве мецената и филантропа, но и элементарно обогатится. Такая книга, в чём и тривиальность идеи, черепки обратит вновь в золото. Ах, нет на толстосумов Карла Абрахама и компании, дабы мотивировать и развить их тёмное духопровидчество. Явно ведь упускают последний великий шанс, хотя, может быть, картина совсем иная, автор закрылся в мраморнике. И молчит. А ему-то каково? В книге больше «розового масла» для чудесного художественного парфюма, нежели в десятках великолепных сборников Серебряного века. С этим легко ли быть?! Разве - в Колон, за Эдипом-царём, там воздух антики поглотит и такую невозможную парфюмерную ауру.


Черния ЛЕРНИС

.

ВСЕМИРНАЯ ИСТОРИЯ КАЗНЕЙ


Смотрящий из Ада видит ли Рай? Эдем видит, но не сохраняет своих бледных отроков. Тема добра и зла обрела в русской литературе вариационную полифоничность, как и в искусстве в целом. На общую мультисегментную картину пали отблески иерусалимских сновидений, библейский метафорический трафарет обусловил тематику и типажность образов. Историки искусств явно не ожидали здесь каких-то новаций. Оказалось, напрасно. «Космополис архаики» при всей его целостной значимости можно рассматривать и в качестве нового магистраторского пособия в изучении оттеночности коллизий, связанных с развитием самого предмета спора. А копия критиков ломались во множестве. Основой всегда служила западническая культурная традиция, русская философская мысль не детерминировала проблематичные узлы проблемы столь определенно, как Запад. Ницше, Шопенгауэр, Хайдеггер, Адлер, Фромм дали примеры подлинной диверсификации многозначного философского форума.
По сути Есепкин совершил революционный (в рамках литературного искусства) прорыв, его космополис с филигранной четкостью и точностью определил позиции сторон, кто же – по ту сторону Добра и Зла, кто адаптирован к земной бытийности и в состоянии трансформироваться при надобности, необходимости. В «Космополисе архаики» создается торжественный и скорбный тезаурис русской речи, архаическая минорная лексика является прелюдией, читатель входит в некую небесную обитель, странный художественный Город, где утопленные ангелы медленно плывут по черным каналам (зачем и словарь скорбящим). Уж не аллюзия ли это Петербурга с Мойкой и Фонтанкой, града, нам давшего цвет отечественной мистики? Весьма возможно. Именно лексическая аутентичность завлекает странников, решившихся на путешествие по загробному миру. Естественно, решиться немыслимо тяжело, меж тем, страхи и опасения напрасны, автор книги сам в обличье Вергилия ведет вошедших и надежды их только умножает. К чему печаль, ее умножение, когда эстетические красоты покоряют даже непосвященных, а литургика священной вечной весны создает катарсический эффект. Ад, Аид лишь в артовском зерцале, успокаивает ведущий, следуйте смело за мной. Христос сказал: вот идет хозяин этого мира, но он надо мной не властен (вольное толкование). Зато властен надо всеми и всем в жизни земной. Уж не падшие ли ангелы утопленны в Обводном? Демонический Нарбут с выбритою головой, падший ангел Серебряного века, чуть отхлебнул из кубка античности, который держали Эдип и Электра. Пили из него, точнее, пытались алкать многие, Гете и Шекспир, Кафка и Фрищ. Есепкину, видимо, тот же сосуд подносили, без оглядки на внешнюю формальную русскость.
Автор «Космополиса архаики» утяжелил и западную традицию, он впервые в русском художественном времени развил, определил, детерминировал Тему и поставил точку в истории векового экзистенциального подвижничества литературных поколений. Именно для такого рода граненого вербального приговора понадобилась архаика в лексическом царственном декоре готической саги. Зло есть все и оно во всем. Фауст тщетно страдал, как и юный Вертер, их равно бы нашли. Колпачники, адники так и снуют в архаических полисах, их бледнозеленые хламиды и желтые колпаки видны за мили и вёрсты, им подвластны все Мраморные и Мёртвые моря, все Тосканы и Медины. Азазели избирают жертву по голубой крови и царственной стати, иные пойдут следом. И любят они прелестное время мирового цветения, замковую идилличность. Бессилие пред всемирным Злом характеризует и объединяет хор и героя, толпу и поводыря, но знающий по крайней мере имеет выбор: умереть или погибнуть, чтобы в Эдеме ангелы о нем хотя поплакали. Истинно, кто воспомнит о вечной душе – невежда из легионов пирующих, себя выдавший невежда.

Игорь СЛАВИНСКИЙ
Пурпур ветхий
0
ЯКОВ ЕСЕПКИН

Пурпур ветхий

• «С высокой степенью вероятности можно предположить, что России не удастся участвовать в номинировании Есепкина на соискание Нобелевской премии по литературе – 2020. Достоверные источники сообщают о первенстве Канады в этом вопросе, именно здесь в текущем году изданы первая и вторая части «Космополиса архаики» и книга «Порфирность», ставшая новой сенсацией художественного мира.»
С. Каро

I

Над коньячною яшмой парят
Мускус тонкий, мускатная пена,
Златовласые тени горят,
Блага милостью к нам Прозерпена.

Винных ягод сюда, трюфелей,
Новогодия алчут стольницы,
Дев румяней еще, всебелей
И не ведали мира столицы.

Мариинка, Тольони сие
Разве духи, шелковные ёры,
Их пуанты влекут остие,
Где златятся лишь кровью суфлеры.

II

Узнаешь, Иокаста, печать,
Отравленных ариек меловость,
Мглы нас будут с Колоном встречать:
Содомитам вчерашняя новость.

Звезды любят вести караван
По юдоли небесной к целине,
Од Марселя тоскующий Сван
И не чает во големской глине.

Лишь молчальницам вещие сны
Тьма подарит, меж шелков очнутся
В неглиже фаворитки Луны
И червицею кос обернутся.


III

Бритвой тусклою правит нисан
Речь камен, благоденствуйте, Ады,
Где и маки земли Ханаан,
Где и лозные спят винограды.

Бойной цветени мало одно
Возалкавшим небес иудицам,
Яд лиют во златое вино,
Се ли нашим урочество лицам.

Мы одне в Гефсиманских садах
Вопием сквозь угольник червонный,
И горит о мраморных плодах
Всекаждящий соцвет благовонный.

IV

Звезд поклонных мелками очесть
И не могут скиталицы нощи,
То юдоль, аониды, как есть,
Сеннаар иль сады Людогощи.

Виждят юны: се гипс, зеркала,
В коих тлела юдиц червотечность,
Звезд присада нещадной была,
Неба стоят аллеи и млечность.

Как еще налетят ангелки
Доставлять отходные емины,
Узрят – с гипсом тлеются мелки
И серебро течет на язмины.

V

Столы нищенских яств о свечах
Тени патеров манят, лелеем
Днесь и мы эту благость в очах,
Ныне тлейся, беззвездный Вифлеем.

Яства белые, тонкая снедь,
Пудра сахаров, нежные вина,
Преложилась земная комедь,
А с Лаурою плачет Мальвина.

Дщери милые ель осветят,
Выбиются гирлянды золотой,
И на ангельских небах почтят
Бойных отроцев млечною слотой.

VI

Будуары оставят свое
Удушенные девы, путрамент
Чаровской наведут и остье
Меловое унижет диамент.

Змеи в перстных ли винах свились,
Пировые ломятся от снеди,
Где и выпечка Эммы, белись,
Темный яд, благоденствуй, миледи.

Сколь узрим Ироиду, с мелком
Заносящую яд во лавастрах,
Это вечность – цвели мы тайком
И канвы оттенили на астрах.

VII

Снова челяди гасят огни,
Циты злобные в пирах филонят,
Белоядные ль пряди они
С ангелочками нашими клонят.

Мило феям оперcным тлееть,
Дожидаться финала сиесты,
Зри, камена, хрустальную плеть,
Что и суе темнить палимпсесты.

Мы чудесную выбрали ель,
Хвои ярусы негой сенятся,
Ангелам тридевятых земель
Пусть гранаты зеленые снятся.



VIII

Сотемним голубое вино
Юровыми звездами и падом,
В слоте морочной тлеет рядно,
Что и есть за сеим вертоградом.

Что и мертвых ли ждать ко столу,
Здесь юдицы всегда балевали,
На обсидах тиранили мглу,
Вопиясь, виноградом блевали.

Ангелочки по нивам златым
Пролетят, ах, певцов не ищите,
Се и мы – под терновьем свитым,
Всяк тлеется о мраморном щите.

IX

Вновь горят золотые шары,
Нежно хвоя свечная темнится,
Гномы резвые тлят мишуры
И червицей серебро тиснится.

Алигъери, тебя ль я взерцал:
Надломленный каменами профиль,
Тень от ели, овалы зерцал,
Беатриче с тобой и Теофиль.

Ах, останьтесь, останьтесь хотя
Вы ночными гостями в трапезных –
Преследить, как, юродно блестя,
Лезут Иты со хвой необрезных.
ВАРВАРСКИЙ МУЗЕЙ ДЛЯ РЕИНКОРНИРОВАННОГО СЕРВАНТЕСА
0
К переизданию книги Якова Есепкина «Lacrimosa»

ВАРВАРСКИЙ МУЗЕЙ ДЛЯ РЕИНКОРНИРОВАННОГО СЕРВАНТЕСА


В Москве и Северной Пальмире у всех на устах «Космополис архаики». Готическая сага неизвестного широкой публике автора покоряет обе столицы с феерической быстротой. Однако эта интеллектуальная феерия выглядит столь же странной, сколь дивно странной представляется сама книга. Возникают вопросы, на которые ответов нет. Всё здесь волшебство, быть может, магическая энергетика литературного произведения предопределяет его триумфальное шествие. Появившись в Интернете, космополис образовал вневременную вселенскую воронку и на его литературном поле мгновенно стали твориться чудеса.
Если Бермудский треугольник, весьма возможно, таит загадку Атлантиды, территория «Космополиса архаики», соответственно, скрывает некую волшебную и магическую экспонацию явления художественной гениальности, как таковой. Кто попадает сюда, оказывается в параллельном мире, где привычные земные законы не действуют. Физику заменяет метафизика, а метафизические детерминанты купируются гофмановской волшебной вязью. Где-то звучат мистические флейты, окарины, их оттеняет легкий мелос цевниц, кимвал, порою вступают скрипки, время от времени доминируют духовые, иногда фортепиано. Впрочем, с точки зрения музыковедческой в космополисной ауре царит полистилистическое смешение, то Сибелиус, то Моцарт, а то и Бетховен, кажется, обрушивает мощь седьмой симфонии на венцы готического замка. Основание его на подземной глубине (осторожней, не встретить бы кошмарную птицу-человека), венечье в небесных пределах. Литературные гурманы получили к своим трапезным столам божественные нектары, амбрэ их расточается и манит, манит новых искателей философского камня. Действительно, Пильняк прав: смертельное манит. В нашем случае смертельное лишь эстетический троп, метафора. Гений улыбается, но леонардовская тайна в улыбке. Чего ожидать? Есть ли выход из лабиринтов мистической Вселенной? Ответствуй, когда творитель.
Сам загадочный автор «Космополиса архаики», между тем, хранит молчание, не исключено, со стороны Тартара или Эдема наблюдая за происходящим. Он, вероятно, созерцатель по природе, слова лишнего не проронит. Тем сенсационнее прозвучали несколько десятков его слов, обращенных к Дмитрию Медведеву. По крайней мере, у критиков возникло доказательство: гениальный литератор есть реальная фигура, он материален и физически существует. Дальше тишина. Не проронить лишнего слова – великое искусство. На своеобразную внутреннюю замкнутость, цикличную камерность книги нельзя не обратить внимания. Такую манеру письма называли мистическим минимализмом. Дело не в терминологии. Молчание, невозможное молчание более всего поражает в «Космополисе». Зачем и говорить, сказано достаточно. Кроме фантастической музыки художественного речитатива удивляет эта тишина, становящаяся синонимом высшей гармонии. Пожалуй, текстуально сравнительный анализ с архаическим феноменом выдержит не всякая классика. Просил бы не считать сказанное аллегорией. О современной литературе лучше умолчать (либо хорошо, либо ничего), трюистический авангард ее не стоит мессы ни в Риме третьем, ни в иных парафиях Тартарии, не говоря уже о Стокгольме.
Обнародовав свой труд, автор «Космополиса архаики» априори взял ответственность за русскую Музу, он отверг прежние каноны и выстроил новую каноническую художественную систему, эта каноничность для потомков. Сирены манили Одиссея, тот грезил золотыми рунами, магические камены архаики теперь манят всех и от сих благоуханных аонид нет спасения, ибо речь их – сама вечная музыка. Неводы брошены, Сирены поют. Где-то в заброшенном лесу блуждает человек-звезда. Прошел ли он земное до середины? Кто рядом? Какой Дант, какой Пилат Понтийский? Воин он, мироустроитель с порфировым сердцем и каково это – освещать небесным огнем руины сарматской Вальхаллы?! Не спи, не спи, Отечество, лишь чернь любить умеет только мертвых.

Юрий ЛЮЦИАНОВ


ВИФАНИЯ, ВОЗВРАЩЕНИЕ ОТ ИРОДА


Нездешними цветаевскими вечерами в музодарном замке звучит орган. Алмазные донны и мёртвые панночки из Малороссии слушают молча, кружатся в странных танцах, веселия алчут и веселятся. За клавиатурой Гендель. Многие тени великих бывают здесь, навещают монастырскую обитель. Покой и воля. А что ещё нужно львиному сердцу и мёртвой душе? Да ничего. Отзвучат фуги, выйдут под сиреневый абажур изысканные чтецы, начнут удивлять псаломами успенных прелестниц арамейских и диканчанок. О чём это я? В «Жертвоприношении» такие слова срываются с губ обречённого героя, бытового слушателя баховских кофейных кантат. Он повинен смерти. И все повинны. Так о чём я?
Сложно определить, но возможно подсказать, где выход из тьмы египетской. Прочёл на сайтах о «Космополисе архаики», нашёл книгу, начал читать, признаюсь, без особого интереса. На том и попался. Это действительно - мраморная ловушка, по крайней мере, для ценителей русской поэзии. Критика теперь обрела хлеб насущный на времена нынешние и присные, пусть блещет метафорической риторикой, иным софистам в укор, пусть венских риторов побеждает. Вообще, совсем нет желания каким-либо образом участвовать в литературоведческом анализе структуры книги, впечатление столь сильное, что, право, и неважно вовсе: как воспримут шедевр критика, литературоведение, королевская рать теоретического сектора словесности. У России появился выдающийся художник. Если автор «Космополиса архаики» материален, он воистину велик. Нельзя написать подобный феноменальный текст и не сгореть в бледном огне гениального Слова. Подлинное слово всегда огонь, жертвенный и мистический, поскольку неясен дар творца, неясно, кто стоит за ним, кто, либо что направляет духовную латентность в мир, принуждая мир к приятию самого благодатного огня и последующих метаморфоз.
Конечно, мировая литература даёт многочисленные варианты, берите, кто желает, благо, время отсеяло золотые зёрна избранничества от плевел художественной рутины. Удивительно другое, обычно современники не балуют современников, поди разбери - где великий Буонаротти сидит, а где маскирующийся профан. «Космополис архаики» маски срывает, надевая на всех одну - Маску Красной Смерти. Вот вам и маскарад, коль желали веселья. Безусловен лейтмотив книги: мировое предательство бесконечно препарируется, музыка обращается в «трупный» материал, потом вновь становится гармонией, но совершившие грехопадение, девятикруговые адские предатели уже в узнаваемых желтушных хламидах. Они могут идти на бал, в замки, монастыри, могут веселиться с жертвами и сторонними, не могут одного только - быть прежними. Художник выжигает клеймо, наперсник пироносного античного разврата виден издали, и уж наше дело: радовать его неведением, потчевать золотистыми плодами со столов (Саррот иль Павича), брезговать общением в случае бытийности нонконформистов. «Космополис архаики» возносит читателя к небесам обетованным, обещает потерянный мильтоновский рай, манит смертельным цветовым поликолором, литургикой священной весны.
Непременный участник пиршеств нарицательный Ирод-царь, он был в истории фигурой, в книге стал знаком. Все прощают всех, если равны, а избранные в нашем мире лишь жалкие тени, посему - вечерейте с Иродом, кто подобен человеку.

Святослав РЕЙНХАРТ