Наутро, пока Семен еще спал, я собрала Малыша, выкатила коляску, и мы поехали подавать заявление на развод. В суде выяснилось, что для того, чтобы подать на развод, нужно купить марки госпошлины на десять рублей. Денег у меня не было, и взять их было неоткуда. Мы долго гуляли по улицам, а когда вернулись, Семен пил на кухне чай. Как ни в чем не бывало, он спросил:
– Ты где была?
Я промолчала. Он повторил вопрос. Я ответила грубо:
– Тебя это не касается.
Он настаивал:
– И все-таки…
После вчерашнего я его просто боялась, а ведь жить до развода придется вместе, сам он не уйдет. Подать на развод я смогу только после стипендии, так что нужно как-то продержаться. И я стала отвечать, мешая правду с вымыслом:
– В суд ездила, на развод подавать.
– И что, подала?
– Не сразу. Судья сказал, что при маленьком ребенке развод – довольно длительная процедура. И посоветовала обратиться в судебно-медицинскую экспертизу за заключением. Пришлось съездить. Потом снова в суд.
– И что же дальше?
– Тебе ничего не нужно делать. Когда нужно будет, пришлют повестку.
– А зачем судебно-медицинская экспертиза понадобилась? – он смотрел на меня исподлобья, зло и подозрительно.
– Чтобы быстрее развели. Иначе с ребенком сразу не разводят, по несколько раз откладывают. А теперь у меня есть заключение, что вчера мне были нанесены телесные повреждения, соседи подтвердят, что у нас ночью был скандал. При желании я могу подать на тебя в суд, но я пока не стану. Мать твою жалко: из комсомола тебя выгонят, из института отчислят, сядешь матери на шею. Она этого не заслужила.
Семен трухнул не на шутку. Он не помнил в подробностях, как вчера куражился надо мной, но сегодня, обнаружив, что тело у него исцарапано и покрыто синяками, начал что-то смутно припоминать, но не думал, что все обернется так безнадежно. Он затянул свою обычную песню:
– Катя, ну, прости меня, я, правда, ничего не помню!
– Тем хуже для тебя. Достаточно того, что я все помню.
– Поверь, я не понимаю, что произошло.
– Тем страшнее мне жить с тобой, если ты не помнишь, что творишь.
Начались уверения в благих намерениях, клятвы и обещания, вымаливание прощения.
– Хватит, уймись. Ты привык, что тебе все прощают. Больше этого не будет. Я не смогу тебя простить.
Семен решил сменить тактику:
– А о будущем ребенка ты подумала? Как он будет расти без отца?
– Именно о ней я и думаю. На фига ей такие сцены? Пьяница-садист – не лучший вариант отца, не так ли?
Снова полились клятвы и обещания:
– Ну, поверь мне последний раз, забери заявление! Если я еще хоть раз сорвусь, напьюсь или подниму на тебя руку, – сам пойду с тобой в суд и дам согласие на развод.
– Ах, Сенечка! Я сыта твоими клятвами по горло. И я тебе не верю. Но вариант с согласием на развод мне нравится, это ускорит процедуру.
Он захлебнулся от радости и шпарил, брызжа слюной и заикаясь:
– Вот и умница, вот и молодец, вот увидишь, я смогу, я вас не потеряю, я вас никому не отдам!
– А теперь послушай меня. Я не буду скрывать, что ты мне глубоко неприятен. И сможешь ли ты изменить мое представление о тебе, я сильно сомневаюсь. Я готова попробовать только ради твоих родных, чтобы не упрекали меня, дескать, мальчик первый раз сорвался, а она его сразу бросила. Повторяю: ты мне неприятен. Но я попробую быть корректной. И учти: никаких напоминаний на тему «не делай того, не делай этого». Делай! Все, что хочешь. Помни, что я жду, когда ты сорвешься. И я жду этого с надеждой, и когда ты сорвешься, я буду радоваться, потому что тебе придется дать мне развод. Так что живи, как можешь. Сумеешь не потерять нас – твоя заслуга, нет – твоя вина.
Семен и этому был рад, будто купил на базаре индульгенцию:
– Вот увидишь, Катюша, как мы с тобой заживем! Все у нас будет хорошо, вот увидишь!
Я больше не верила ему. Я просто ждала, на сколько его хватит. На неделю? Месяц? Год? Нет, на год, пожалуй, не хватит. Зато, может быть, успеем окончить институт, смотаюсь втихую по распределению, чтобы шума вокруг нас не было. Конечно, с маленьким ребенком мы могли бы никуда не уезжать, но лично меня здесь ничего не держало, скорее наоборот: вечно пьяные дружки мужа, отсутствие жилья и почти никаких перспектив устроиться на работу. Слишком нова наша специальность, слишком противоречивое к ней отношение. Кибернетика пока для многих такая же лженаука, как десяток лет назад – генетика. А уж про информатику в отделах кадров многих предприятий пока просто не слышали. Пока на нас появится спрос, мы с голоду помрем. А куда деваться с Малышом? Кто возьмет на работу молодую женщину с ребенком? Сразу ясли ей подавай, жилье… Один шанс – поехать по распределению, там уж от нас никуда не денутся, статус молодых специалистов предполагает терпеть их ближайшие три года. Хоть комнату в общаге, а дадут. Все крыша над головой!
Неожиданно Семен меня поддержал. Он тоже хочет перемен! Он хочет быть с нами, куда бы мы ни отправились! Я не возражала. Жили мы последнее время мирно, без всплесков эмоций и бурных сцен. Семен, хотя заниматься так и не начал, а спокойно ждал, когда я закончу за него дипломную работу (свою я уже доделала), вел себя почти безукоризненно, заботился о нас, был внимателен, ходил в магазин, гулял с Малышом и оставался с ней дома, пока я занималась в библиотеке. Это не было счастьем, но не было и несчастьем.
Распределение нам ничем неожиданным не грозило, попасть в село или на периферию с нашей специальностью было невозможно, речь могла идти только о крупных промышленных или научных центрах. Нам достался Хабаровск, единственный город, откуда поступило две заявки. Нам гарантировали благоустроенное общежитие, два приличных оклада и жилплощадь в порядке очереди молодых специалистов. Я была рада. Семен тоже пытался найти светлые стороны переезда. В Хабаровске есть свое книжное издательство, там каждый год выходят по два-три сборника стихов молодых поэтов, а здесь – один в два года. И он судорожно писал, считая, что Хабаровск примет его с распростертыми объятиями, а у него для сборника может не хватить подходящих стихов.
Пришел май с его многочисленными праздниками. Первомайские Семен выдержал стоически и не напился. Четвертого должна была состояться Мышкина свадьба, мы должны были присутствовать. Два месяца Мышка металась, не зная, что делать. Они с Костиком то ссорились, то мирились. Когда они ссорились, она прибегала ко мне, чтобы утвердиться в решении забрать заявление, а когда мирились – в решении все-таки выйти за него замуж. Я могла посоветовать только какую-нибудь банальность типа «лучше жалеть о том, что сделано, чем о том, что не сделано». В конце концов, мне это надоело, и я посоветовала ей не ломать голову на тему «забрать заявление или нет».
– А зачем вообще что-то забирать? Если ты передумаешь, можно просто не являться в ЗАГС, и дело с концом.
Совет пришелся ей по душе. Теперь можно было обманывать себя, сколько угодно, сохраняя иллюзию, что у нее есть выбор. Всем, кроме нее, было ясно, что свадьба состоится в любом случае. И вот пробил ее час. Я отвезла Малыша к свекрови и за два часа до регистрации бала у Мышки дома. Невеста пребывала в полной панике. Она металась по комнате в домашнем халате и была беспомощнее обычного. То она хватала клубок серебряных ниток и пыталась завершить отделку фаты, то начинала переделывать прическу, то спохватывалась и бежала в душ.
Положение спасла Багира, появившаяся, как нельзя более кстати. В ее руках фата, наконец, приобрела вид, которого добивалась Мышка, прическа сразу легла, как нужно, платье перестало тянуть в боковых швах. Наконец, подъехали машины с женихом и родней, и мы отправились в ЗАГС. Мышка была какой-то вялой, задерганной и раздраженной, и мы порадовались традиции вести жениха и невесту в ЗАГС на отдельных машинах и держать их порознь до самого бракосочетания. В нашем случае они точно бы поссорились и разбежались. Во время казенной поздравительной речи сотрудницы ЗАГСА необыкновенно красивая Мышка чуть не упала в обморок, а серьезный до ужаса Костик побледнел, как первый снег. Я испытала такое волнение, которого не испытывала, когда была на месте невесты, и даже прослезилась.
Свадьба была пышной, с толпой возбужденных родственников. Общительные и добродушные, Мышкины родители казались еще доброжелательнее на фоне родителей Костика. Мать, какая-то зашуганная, все время молчала, а отец, обкомовский работник, все время пыжился и посматривал на всех сверху вниз. Он прохаживался между столиков с жандармской рожей в ожидании беспорядков, но беспорядки даже не намечались. Семен пил мало, только сухое, хорошо ел и даже приглашал меня танцевать, чего, в принципе, терпеть не мог. Около полуночи, как только молодые супруги покинули пирушку, мы тоже последовали за ними. Точнее, отправились мы все к нам, так как жили ближе всех и, к тому же, без хозяев. Конечно, ребята прихватили с собой водки, которую не стали пить на свадьбе «во избежание беспорядков».
Были тут и Багира, и Леха, и Таня-Аня, и Шуренок, и Железнякова, и Бек. Был с нами и Пашка-Цыган, парень с вечернего. Начинали мы учиться на дневном в один год, но Пашка завалил пять раз подряд латынь и ушел в армию. Теперь он учился на вечернем и все время проводил с нашими ребятами. Раньше, до армии, Пашка нам не очень нравился. Дело было в его родителях. Отец его был главным режиссером одного из городских театров, а мать – деканом, к счастью, не в нашем институте. Это нас, бездомных и беспризорных, настораживало, и мы принимали веселую Пашкину бесшабашность за самоуверенность маменькина сынка, а смелость и открытость – за наглость подростка, чувствующего безопасность за широкой папиной спиной.
Нас немного удивило, когда мы узнали, что Пашка не может прорваться сквозь Матильду, латинистку, но и после четвертого завала он оставался все таким же бесшабашно-веселым. Никто из нас и не подумал прийти ему на помощь, мы все ждали, что вот-вот вмешаются всесильные предки, и все будет в порядке. После пятого завала Пашка пришел, обритый наголо. Пришел попрощаться. Он и в армию ушел так же легко, как жил, и вернулся таким же, с такими же кудрями, из-за которых и получил прозвище Цыган, таким же бесшабашным, только пошире в плечах, да чуточку повзрослее. Теперь он прочно входил в нашу компанию, и мы знали о нем чуточку больше, чем раньше. Например, что его знаменитые родители наделили его только престижной фамилией и привлекательной внешностью, а жил он с бабкой, скромно, но самостоятельно. Он-то и внес в нашу гулянку нотку грусти. Он сказал, как всегда открыто и просто:
– Как я тогда к вам тянулся, на первом курсе! Как мне хотелось быть с вами. Вы и жили-то как-то особенно, весело, всегда шутки, смех. Классная у вас группа, за пять лет никто никого не обидел, никто никому не напакостил. С кем я теперь на факультете останусь?
И все мы сразу почувствовали, что жизни-то нашей расчудесной осталось всего-то пара месяцев, что разлетимся мы, кто куда, и неведомо, будут ли у нас еще такие друзья, такая веселая неразбериха, такая искренность и полнота во взаимоотношениях. И, несмотря на то, что каждый из нас уже хлебнул лиха и попробовал не только сахарного сиропа, казалось нам, что чище уже ничего в жизни не будет: ни дружбы, ни любви, ни веселья. Поставили пластинку. Окуджава пел студенческую песню:
Поднявший меч на наш союз
Достоин будет худшей кары,
И я тогда за жизнь его не дам
И самой ломаной гитары…
Сидя тесным кружком вокруг кухонного стола, мы положили руки друг другу на плечи и подпевали:
Возьмемся за руки друзья,
Возьмемся за руки друзья,
Чтоб не пропасть поодиночке…
Хорошая была песня. Конечно, мы не думали так возвышенно, но каждый ощущал что-то очень близкое. Бек вдруг поднял тост:
– Друзья, как хлеб. Пока есть, не замечаешь. А нет – сразу понимаешь, что жить без него нельзя. Поднимем же бокалы, чтобы никогда не остаться без этого хлеба!
Выпили, конечно. Даже я. И Семен, естественно, тоже. Потом еще пели, еще пили. Потом я девчонок уложила в комнате, а ребята остались на кухне, «пулечку» расписать. Чувствуя, что совсем раскисла, я полезла под душ, а когда появилась на кухне, то увиденное сильно насторожило меня: Пашка, Бек и Семен попивали водочку, Леха дремал на стуле, Шуренок собирался домой. Постелив ребятам на полу, я отправила всех спать, на кухне остались только мы с Семеном. И, хотя он был изрядно пьян, вел себя сдержанно, ластился ко мне, как щенок. Хотела я его отругать за водочку, да передумала. Уж больно ночь была хороша! И Семен был спокойным, совсем не агрессивным. Как прежде, читал мне свои стихи, интересовался моим мнением, говорил о будущем, нашем общем будущем. И я снова верила ему.
Это была последняя спокойная ночь в нашем доме. Наутро я пошла за Малышом, Багира хлопотала по дому – готовила завтрак. Я возвращалась с коляской через Пушкинский садик, когда встретила вчерашнюю четверку: Семен, Пашка, Леха и Бек пили пиво. Понятно, опохмелялись. Домой вернулись все вместе. Малыш спал на балконе, Багира поила нас чаем. Семена так развезло с пива, что он ушел спать, несмотря на гостей. Все засобирались на второй день к молодым, а я осталась ликвидировать разруху. К вечеру проснулся Семен и заявил, что, если не опохмелится, умрет от головной боли. Я начала его отговаривать, но, поняв, что это бесполезно, сдалась:
– Если что, – пеняй на себя.
Семен сбегал в магазин, купил бутылку «краски», и все началось сначала: друзья, пьянки, тупая озлобленность на все и всех. 9-го мая он уже пил у родителей в полную силу. Вечером к нам пришли Антон и Валик с женами. Валентина я знала плохо, но много о нем слышала от Антона, который его постоянно ругал, но жить без него не мог. Были они друзьями детства. Валик был художником-самоучкой, образование высшее не завершил, хотя мог бы с легкостью. Жил он тем, что ездил по деревням: там клуб оформит, там портреты передовиков сельского производства напишет, а где и сельские трудовые будни изобразит по заказу председателя для конторы. Сейчас он расписывал клуб в районном центре и приехал домой только на праздники. Жена бросала на него такие взгляды, что было ясно, что между ними пробежала черная кошка. Точнее, жене стало известно о его деревенском романе с сельской библиотекаршей. Напарник проболтался своей жене, а та, в свою очередь, жене Валика. С женой он помирился, а с помощником – нет, и сейчас был озабочен поисками нового. Он предложил Семену:
– Слушай, поехали со мной.
– Так я же рисовать не умею.
– И не надо, я умею. А мне помощник нужен «подай-принеси». Я же на лесах работаю, за каждой мелочью слезать нужно. И о пропитании кто-то должен позаботиться. Поехали, деньжат заработаешь.
У Семена загорелись глаза. Как же, вырваться из-под контроля, на свободу, ничего практически не делать, да еще и денег заработать! Но он ждал, чтобы я его сама отпустила, и делал вид, что беспокоится о нас, но звучало это как-то неубедительно:
– Не могу я их одних оставить, к тому же, у меня диплом через месяц…
Идея избавиться от него хотя бы на недельку-другую была так заманчива, что я стала его уговаривать:
– Брось, там дел-то на одну ночь, материалы все собраны. Если сейчас сядешь, к утру закончишь переписывать. Главное, чтобы твой почерк был, а остальное все готово. Я отвезу нашему научному руководителю, а пока он читает, ты можешь спокойно поехать.
Семен очень обрадовался. Все еще раз выпили, за предстоящее мероприятие. Не пили только я и жена Валика. Меня это удивило, они с института дружили с женой Шурки Тагирова, значит, девчонки были лихие. Я потом спросила у Семена, почему она не пьет:
– Они, что – ребенка ждут?
– Тю, скажешь тоже. Откуда у них дети? Она от алкоголизма лечилась, теперь ей нельзя ни грамма.
– Ну, ни фига себе! – я была шокирована. Неужели эта здоровая, цветущая женщина – бывшая алкоголичка? Странная семейка. Валик, по рассказам Антона, пару раз лечился от венерических болезней, а жена оттрубила в ЛТП почти год! И все-таки Валентин мне нравился. Высокий, хорошо сложенный, рыжий и кудрявый, он походил на кота своими повадками: добродушный, забавный, он до конца не раскрывался, хотя и мурлыкал, распушив хвост. Он рассказывал смешные истории о своей деревенской жизни, подтрунивал над собой и знакомыми, был галантен с дамами. В общем, был вполне приемлем в нашей болтливой компании. После их ухода Семен рьяно взялся за переписывание диплома, но страниц через пять сломался и пошел спать. Проснулся он рано и снова сел за работу. Переписал он всего страниц десять, когда пришел Валик, одетый по-дорожному и с большим рюкзаком. Они долго шептались в коридоре, после чего Семен позвал меня:
– Катюша, Валик сегодня побудет у нас, ему не к спеху. А завтра я закончу, и мы уедем. Хорошо?
– Зачем же он так спешил, тебя торопил, раз не торопится?
– Он с тещей поругался и решил сбежать поскорее. Надеюсь, ты понимаешь, что все должны думать, что мы уже уехали? Он будет сидеть тихо, как мышь. В целях конспирации.
– Ладно, мне все равно. Только не тяни с дипломом, мне из-за тебя стыдно на консультацию появиться.
Семен продолжил переписывание, а мы с Вадиком отправились на кухню готовить обед. Через час сели за стол, и гость ласково промурлыкал:
– Надеюсь, дамы не возражают против бутылочки винца?
Я посмотрела вопросительно на Семена, и он ответил за меня с нажимом, изображая радушного хозяина:
– Ну, конечно, дамы не возражают.
https://ridero.ru/books/drugaya_realnost_4/
