Под самой крышей жили стрижи. Их было полно, чертили воздух острыми крыльями, попискивали на лету, исчезали за краем окна и выскакивали снова, будто падая, пропадали за подоконником и появлялись уже дальше, в утреннем нежном небе. А писк оставался, делаясь тише. Под шифером, где стрижи налепили себе круглых гнезд с бугристыми стенками, их ждали немногие поздние птенцы, попискивали, а потом пищали громко, надсаживались, встречая родителей.
Еще был слышен мерный стрекот, это на углу крыши старательно вертелся флюгер-самолетик с пропеллером на носу. Лежащей Шанельке казалось, вертится, пытаясь стряхнуть надоевшую крутилку. Наверное, у него уже окосели глаза, улыбнулась Шанелька, ногами скидывая простыню.
- Стрижи, они - пацаны. На роликах. Катаются кругами, свистят. И - все вместе. Видишь, по одному не летают.
- А деффки? Ласточки? - Крис села на свою кровать, щелкнула кнопкой фена.
- Ласточки хозяюшки. Почему-то. Какие-то они все уже благополучно замужние с виду. Им не до роликов.
Шанелька встала, поправляя длинную футболку. Выглянула в коридор.
- Иди, - успокоила Крис, - пусто. Все ушли на берег.
- Ура.
В маленьком двухэтажном отеле на берегу за окраиной Черноморского в номерах не было туалета и душа, но на этаже всего-то по три номера, и удобствий, расположенных в торцах коридора, хватало на всех. Пару раз за три дня Шанелька дергала запертые двери и просто уходила в другой конец коридора. Так ни разу не увидела, кто ее опередил. Только слышала через дверь быстрые или медленные шаги, детский смех и совсем редко - взрослые голоса. Август на исходе, чего сидеть в доме, все с утра уходят и возвращаются сперва на обед, а потом уже совсем вечером. Даже у небольшого крытого бассейна, в котором они с Крис купаться не стали, но всяко на шезлонгах сфотографировались в соблазнительных позах, смеясь над собой, ни разу не встретили никого, кроме хозяина. Вадим был высоким, узкоплечим, с несколько женственной задастой фигурой и странными глазами, овальными, будто они потянулись вверх следом за бровками домиком. Выражение лица из-за формы глаз и бровей было всегда страдальческим, что совсем не мешало ему быстро считать, по чуть-чуть ошибаясь в свою пользу. А может, как раз помогало. Он громко вздыхал, шлепая по коридору или ворочаясь в подсобке, дел было полно, так что после первого разговора при заселении больше они не общались. Нет, еще один раз, когда познакомил их с инструктором по дайвингу, маленьким, круглым, рыжеволосым Алексеем, который постоянно что-то продавал, вытаскивая из потрепанной брезентовой сумки - глянцевые карточки на скидки, буклетики, туристические карты, фотоальбомы с подводными снимками и проспекты собственной дайверской школы. От карточек и буклетиков девочки вежливо отказались, от фотоальбома тоже (Шанелька открыла было полистать, но увидев на развороте обнаженную красотку с надутыми щеками, кокетливо цепляющуюся за край подводной скалы, содрогнулась и дальше смотреть не стала), и в дайверы записываться не захотели. Согласились только поехать на Атлеш, за Оленевку, оплатив Алексею бензин, и он, слегка утешенный, теперь кивал им по утрам, напоминая, что день поездки близится.
- Замужние ласточки...
Крис задумчиво следила, как подруга экипируется для посещения душа. Полотенце, мыльница, флакончик с шампунем, резиновые тапки на ноги.
- Я все равно считаю, что с Димой ты это зря. Почему просто не взяла у него телефон? Неужто убег так стремительно...
- Убег, - согласилась Шанелька, - и я убегла. В душ. И в сортир.
Стоя под хлесткими струями, она мылила волосы и радовалась, что не все рассказала Крис. Что Дима приглашал, когда приедут на ночевку. Что на автовокзале толпятся какие-то их машины, к ним нужно подойти, спросить, расскажут, где и что. Радовалась, потому что сама затруднялась ответить себе, почему не захотела. А тут еще объяснять это требовательной Крис, которая так хотела ей счастья. Она, конечно, поймет, если Шанелька честно скажет, что счастье пока что - не Дима Фуриозо. А вот почему, не слишком понятно.
В номере, когда она вернулась, с наверченным на волосы полотенцем и завернутая в другое полотенце, оказалось, они думали параллельно. С ними такое случалось часто, особенно, когда постоянно общались.
- Неужто ты из-за этой Олечки, - Крис лежала, подняв ногу и рассматривая сиреневый перламутровый лак, - могла бы просто спросить. Он не рванул бы с нами на яйлу, если она для него так важна.
- Из-за жены. И дочки.
- Пф. Дочке уже двадцать! Самостоятельная, небось, дева. Может дедушкой его скоро сделает. А что до жены...
- Криси. Я не хочу заводить отношения со связанными мужчинами. Ты же знаешь, как это. Жить постоянно на втором плане. А из-за Олечки - на третьем.
- В таком возрасте ты не связанных не найдешь. Все успели охвоститься. Остались лишь те, кто с мамой живет. До самой своей смерти. Тебе такие не нужны.
- А пойдем купаться? Сегодня ветер утих.
Шанелька, развешивая на спинке кровати полотенце, выглянула в окно. Флюгер медленно покручивался, лениво вертя пропеллером.
- Пойдем. Уже идем. А ежели не будешь проверять, у кого хвост отпал, так и останешься в своем читальном зале синим чулком Нелли Владимировной. Охо-хо, я так надеялась.
Они шли по тропинке, виляющей в серебряном ковыле, поодаль на смирных лошадках ехали амазонки в шортах и бейсболках - катали отдыхающих. И за ними сверкала вода, по которой временами плавно проходил мимо прогулочный катерок, усаженный полуголыми людьми по всем бортам.
Ветер, который вчера выл, снося с голов шляпы и задирая рубашки и парео, сегодня ласкался щенком, трогал горячие щеки и перебирал волосы. Такой, специальный ветер - спасение от жары. А вдалеке, на самом горизонте, громоздилась роскошная туча, наваливаясь тяжелой грудью на блеск синей воды. Ее было прекрасно снимать, и Шанелька тут же остановилась, вытащила из кофра камеру.
- Зимой сюда хочу, - сказала, когда подошли к самому краю обрыва и стали осторожно спускаться вниз, к немыслимо лазурной, совершенно прозрачной воде, цепляясь за ржавые остатки перил и вбитые там сям деревянные столбики, - прикинь, как тут зимой, ветрище, лед и эти скалы, у-у-у...
- На ноги придется кошки какие. А то подхватит и унесет, свалит с обрыва. Не вздумай приехать, а то я тебя знаю.
- Все равно тут закрыто все, до мая. А то бы приехала. К обрыву не буду подходить. Пойду далеко-далеко, к той расщелине, где на машине мы подъезжали.
- Ага. Там падать невысоко.
- Какая ты сегодня мрачная, Кристина Андревна. Я может, желаю в творческую уже командировку. У меня, может, тут случится болдинская осень. Крымской зимой.
- Коврик давай, андерсен. Я не мрачная. Нет, мрачная. Уезжать не хочется.
- Да.
На завтра у них запланирована поездка на Атлеш, а после уже и ехать.
- Мы еще в Керчи отдохнем, - напомнила Шанелька, утешая, - целых три дня. Возьмем Тимофея подмышку, барышню его. И как завеемся по пляжАм. Молчи, Криси. А то снова скажешь, ай, лучше бы Димочку взяли.
- Уже не скажу, сама сказала.
Это было странное и прекрасное место. Из-за неудобного спуска сюда никто не ходил, и девочки, найдя на плоском камне, похожем на огромное кривое блюдце, макающее в воду края, сухое местечко, стелили поролоновый коврик, бросали рядом рюкзачок с бутерами и гаджетами. И укладывались лениться. Неровный козырек скалы бросал на желтый камень густую тень, отгрызающую один краешек блюдца, а на прочих местах во впадинах стояла вода, затекая мелкими волночками и утекая обратно в море, блестела, расходясь кругами от капель. Время от времени Шанелька вставала, беря камеру, осторожно бродила по мокрому камню, садилась на корточки, рассматривая воду, пряди водорослей, снимала крабов, спрятанных в нишах скалы, медуз, которые толпились в тихом глубоком углу. Потом вместе купались, уплывали далеко, так, что становились видны всадники, прикрытые по лошадиным ногам щеткой травы. Махали катерку и яхтам. И медленно, никуда не торопясь, возвращались, вытирали волосы полотенцем, снова ложились, закрывая глаза и лениво переговариваясь. Обо всем.
Потом ели, запивая бутеры минералкой. Надев маску и ласты, выданные вздыхающим Вадимом, по очереди ныряли, держась рукой за края камня и уходя в темную глубину у скалы, или дальше, где вода насквозь просвечивалась солнцем, прозрачная, как воздух, и странно было пытаться достигнуть дна, вот оно - совсем рядом, а в ушах уже давит и звенит. Устав, снова ложились. Или сидели, рядом, обняв коленки руками и глядя на блеск и сверкание, на тонкую линию горизонта, придавленную справа уснувшей недвижной тучей. Ни разу не смотрели на часы, и вдруг удивлялись, солнце уже покраснело, незаметно для глаз скатывается к горизонту, прямо напротив. Тень от скалы уползала под нее, прячась, но зато вытягивались тени от невидимых днем возвышений и неровностей камня, ползли, стараясь догнать большую тень, которою заходящее солнце прогнало под скалу.
Жара уходила вместе с изменением света. Девочки, вытеревшись досуха, одевались. И оставались еще, чтоб Шанелька в свое удовольствие наснимала багровый полукруг, отчиркнутый линией с крошечными зубцами водной ряби. Или выбирались наверх, и весь закат стояли по колено в ковыльных волнах, пока от солнца не оставалась огненная точка, а потом, после нее над горизонтом разгоралась космически прекрасная алая заря, поднималась выше, зажигала впадины и бугры дальней тучи. И гасла, уводя в синий вечер алые и пурпурные краски.
В траве просыпались сверчки, их были тут мириады, трещали мирно и нежно, будто рассказывая сказку кому-то маленькому, конечно, сверчатам, думала Шанелька, идя рядом с Крис и придерживая на плече ремень кофра. После того разговора, о сказках, которые она непременно напишет, мир изменился. Было так, будто все обступило ее, требуя внимания. Иногда настойчиво и громко, иногда тихо, а что-то стояло поодаль, как стоят в читальном зале самые робкие дети, очень хотя, но стесняясь. И этих изменений был так много, что Шанелька терялась, не зная, на что первое посмотреть, с чего начать. Мой мир, думала она, он - повернулся. Не изменился, нет, он и был таким, просто я решила его повернуть и он повернулся. Это само по себе уже сказка. Она не говорила об этих мыслях Крис, они оказались совсем уж личными, а еще за ними не стояло ничего сделанного, все было впереди. А она не умела говорить о несделанном.
Впереди поднимался из трав двухэтажный дом под высокой черепичной крышей. А Шанельке становилось страшно. Не так, чтоб совсем, но боязно и растерянно. Слишком много нового было на новой стороне мира. Нужно выбрать, с чего начать. Сделать первый шаг, думала Шанелька, не понимая, она уже сделала его, повернув мир своим решением. Но если бы даже поняла, то все равно волновалась бы. Ведь один шаг еще не дорога. Нужно пройти по ней, хоть сколько-то. Хотя бы первую ее часть.
А теперь, решала она, поднимаясь вслед за Крис по узкой деревянной лестнице на второй этаж, нужно прекратить думать. Оставить мысли в уголке и начать уже идти. Планов и мыслей, не подкрепленных ничем, ей хватило с Костиком Черепом, чьим основным занятием было генерировать невыполнимые планы, тратя на них большую часть суток. Тем весомее повод не дать планам остаться лишь планами.
- Вот, - сказала она вслух в тихом номере, когда побросали вещи на пол у двери и Крис собирала всякие мелочи для похода в душ, - вот, я кажется поняла, почему мне сейчас не до Димочки Фуриозо.
- Я должна сначала написать. Свою сказку. Первую, хотя бы одну. Ты только не смейся.
- Когда я над тобой смеялась, Шанель!
- Буквально сегодня, когда я ныряла и трубку не могла, как следует...
- Это был риторический вопрос.
- А. Тогда - никогда. Понимаешь... Я должна что-то сделать, не просто утопить Нелечку Костика, потому что это было уничтожение чего-то. А нужно на пустое место теперь - создать, чтоб оно появилось. Так правильно будет.
Крис кивнула, будто взволнованная Шанелька говорила о самых обычных вещах, об ужине или о том, что плечи сгорели.
- Да. Ты трудилась на Костика, а теперь поработай на мироздание. И тогда Дима сам появится, в нужное время и в нужном месте. Раз ты так настроена. Решительно.
И ушла, шлепая тапочками. Шанелька села на кровать. Плечи, которые таки слегка обгорели, припекало, в глазах все еще стояло сверкание воды и пурпурный свет уходящего солнца. А сверчки никуда не делись, ририкали в открытое окно, где потихоньку в гнездах пищали стрижи, устраиваясь спать. Как прекрасно, что есть Криси. И что ее, Шанелькины волнения и переживания, они ею понимаются. Не только те, что о повседневном, но и такие. О которых она никому не скажет. Во всяком случае, пока не напишет книгу сказок. Или - трехтомник.
- И не забудь, том с письмами, - заботливо подсказала себе Шанелька, - последний в собрании сочинений. А еще томик в ЖЗЛ.