Нет, нет, она замечетельно-завлекательна, и даже обернута в великолепную глянцевую обложку и даже пришитая к ней намертво крепкими, особыми, данными только ей от рождения нитками - великолепна, но ... Ее золотой обрез так восхитителен, ее готический замысловато-витиеватый шрифт так прекрасно читаем, что ... не возникает ни малейшего желания вдохнуть этот пластмассовый, совершенно не книжный, абсолютно-химический запах ее никогда не читанных никем страниц. Ты и так знаешь, что будет дальше и что там внутри.
Нет, ее часто берут в руки с прилавка, и бережно раскрывают, иногда и листают от корки до корки и после непонятно зачем сделанной покупки иногда даже встряхивают, беря с уютной, надежно застекленной полки - в поисках завалявшейся и так нужной именно сейчас и именно тебе денежной заначки и иногда даже швыряют ее в сердцах в угол, не найдя искомого, но ... Ее не читают.
Ее смотрят. Смотрят на ее буквы, на ее редкие аляповатые картинки, листают ... листают, листают, откладывают и забывают.
Она, эта книжка в глянцевой, продаваемой повсеместно обложке, никому не интересна, потому так много их среди собираемых энтузиастами в большие серые картонные коробки на проходной экономического факультета МГУ ... Для макулатуры и обмена на что-то там стоящее.
И так много их среди связанных багажными веревками пачек на каждой свалке, у каждого мусорного бачка, - после обновления хозяев очередного типового дома, когда вновь въезжающие, надутые в поясе от собственной значительности, но еще крепкие мужчины вносят в дом и ставят на их место новые собственные пачки таких же глянцевых, но исключительно своих книжек, приноравливая их к привычному именно им за много лет цвету обоев.