Яков Есепкин Готическая пoэзия

• К переизданию книги Якова Есепкина «Lacrimosa»

Блуждающая мистическая звезда Якова Есепкина



В кого Лютер мог бросать чернильницы и вообще – зачем ими бросаться? Пусть протестанты ослабят слух «надмирной ватой», он бросал чернильницы в черем, по-иному, в адниц, ведьм, рогоносцев небесных верхотур, в бесноватых. Человечество, систематически отражаясь в глорийных зеркалах, выставляя для этого в авангард одно потерянное поколение за другим, трансформировалось ради спасения, в итоге сегодня практически некому прикрываться поликонфессиональными священными пергаментами. Некому, да и нечего прикрывать. Лавровые венки розданы губителям, убийцам. Давно пора с возможной откровенностью признать, этот мир принадлежит бесноватым. Все сакральные откровения (Иоанна Богослова и т. д.) о том же глаголят. Герои выбиты, хоры жалки и развенчаны. По одной из языковых реформ в русскую лексику плавно проникла часть речи «бес», заменившая обиходную ранее «без». К примеру, безсмертие – бессмертие. Вот вам и Кундера. Но такое нововведение лишь временная мелочь, сама проблема непомерно велика, по сути неразрешима. «Часть речи» Бродского столь ущербна, сколь вынужденно лукава. В письме лукавили самые выдающиеся мастера художественности и не только в письме, лукавили, чтобы выжить. Не выжил никто, избранные погибли. Но – время жить и время умирать. Ремарк недурно разбирался в вопросах обречённой героики, особенно с рюмкой арманьяка или бокалом рейнвейна в руке. Достаточно, достаточно и с лихвой певцов потерянных поколений, многие стали бессмертными, пав на полях литературной брани, уничтожив себя водкою и спиртом ангельской пробы в барочных особняках, истребив навечно блуждающие мёртвые души, рвущиеся к вселенской рампе. Смотрит ныне Алексеев на Станиславского, а Виктюк – в то самое зерцало, незачем играть, вернее, поздновато играться, заигрывать, расчёт мгновенен, расплата неотвратима: всякому в уши вольют белену. Ибо отравы в избытке, яд приготовлен для геройствующих лицедеев – принц Гамлет, спокойно спи. Когда б милому Ремарку можно было теперь поднести рюмку пурпурного арманьяка, он, следуя правде лицедейского искусства, поднял бы её за автора «Космополиса архаики», возможно, они упились бы о д е с н о. «Одесно» -- одно из определений, тиражированных в великолепной книге, воистину соблазнившей русскую лексическую системность (бессистемность) архаическими миражами абсолютистского величия. Кстати, «чермы» также введены в великосветский словарь Есепкиным, этимология слова, думается, такова: черема – смуглянка (несколькими веками ранее), значит, черма – чёрная, тёмная. И кто ж это? Ведьма, адница (посланница Ада) и т. д. У адников, всех неисчислимых гоблинов, троллей, нетопырей здесь вполне определённая миссия, они истребители, палачествующее воинство тьмы, проводники Ада и сапфирного Князя, они вершат приговоры, их индульгирует убиение Героя.
Есепкин сочинил монументальную сагу о потерянных поколениях. Сага вне времени, эпохально не соподчинена Истории. С такой нечеловеческой мощью вселенское Зло, мировое предательство никто не препарировал, посягавших на брутальный эксперимент удавалось своевременно остановить тем самым проводникам. Автор «Космополиса архаики» сумел как-то (неясно как) обмануть адовые армады хотя б в письме, заключив наиболее реальных из всех сущих на земле существ в литературный полис. Частью бестенные, частью бестелесные, частью цветущие телесно они буквально кишат в дивном Городе, пытаясь искушать в сумерках, при полнолунии либо полном затмении новых парфюмеров, подвигая их ко вхождению в адские легионы, алы. Огненные колесницы летят, в империалах и рыдванах мелькают черемные рожицы. Сочетать героическую песнь во славу потерянных поколений с поэтически безупречным экспонированием вселенского иудства, казалось, немыслимо, Есепкин достиг потрясающего эстетического эффекта. Чермы не могут вырваться наружу, т.к. заперты в серебре и пурпуре, книжный текст их не отпускает, довлеющее серебро парализует сознание, а пурпур (превалирующие в «Космополисе архаики» цвета) бесконечно регенерируется из крови жертв. Читайте «Кровь и вино сего певца», «Сребрите мёртвых панночек невзрачность», прочие статьи о возрожденческой книге, предмет авангардного ажиотажа стоит мессы, пусть хотя валькирической мессы в Христиании. Созвучность града с именем Спасителя также неслучайна, в «Космополисе архаики» случайных допущений нет, незримое присутствие Мессии лишь даёт возможность на время, на миг сдержать ведьм. Недаром автор где-то вначале прощается с венецианским честным зерцалом, дале грядут бои без правил, может быть, поэтому «Катарсис» и открывает песнь, после окончания которой не будет ничего. Книга целиком состоит из художественных обретений, её лексическая невообразимость определяется невообразимостью содержания. Внутренняя симметрия, меж тем, не идентична гармонии нагорных догматов, Есепкин, скорее, печалит идущих за ним, в апофеозе – Гибель. Вероятно, чествование Героя, бесконечные оды героике, панегирики «безсмертию» души и Смерти на земном поприще являют сущностную парадигму потусторонней саги. Даже случайно возникающий в полисах герой-одиночка не в состоянии уцелеть, его равно убьют призванные к убиению. Бесчисленные адники не просто двуличны и двулики, они многолики и невидимы, их нельзя типажировать, поведение их не контролируется. Когда спасение грядёт, следует решающий удар, уста отверзаются и чёрная жаба с трутью выпрыгивает наружу. Улисс действительно должен умереть. В абсолюте – погибнуть. Героика «Космополиса архаики» не только потрясает, она подаёт надежду, преподаёт урок. Ясно, коллекционера приведений убьют, однако их морочное наваждение проникает и отравляет миазмами, пожалуй, определённое замкнутое пространство, территорию Земли. Яд смертелен, яд вольют в ушную раковину (см. «Солярис»), изменить ситуацию не дано ни Мессии, ни плачущей Богоматери, ни Б-гу-Отцу. Что воспоследует по гибели – загадка, безответная загадка. Здесь с бесноватыми нельзя договориться, их нужно избегать, здесь их мир и вселенная. Непродолжительное нахождение рядом погибельно, людям воистину нельзя быть рядом с оборотнями, пусть оные выряжены в белые одежды. Казнь состоится в благоухании великолепного Божиего зарева (августа), месяц хорош для ухода в затмение, для вспыхивания в мозгу, сознании пурпурно-огненных К. Ещё один вечный маячок – мёртвые чермы в «Космополисе архаики» поселены в архитектурные порталы, таковые ниши как раз отличают эпохальные реалии, ведь сам ад в книге архитектурен, разве аннигилированные чермы-нигилистки манкируют холодными сумрачными пантеонами, в мраморных подвалах и анфиладах коих свалено в безобразном беспорядке самое вселикое Зло. Обнаружится раненый герой – они восстанут и восстенают, довольно одной капли крови лазурной.

Эд ТАРЛОВСКИЙ

• К переизданию книги Якова Есепкина «Lacrimosa»

Нисхождение к Стокгольму

Киоты всемирной литературной классики хранят достаточное количество полотен-икон с золотым обрезом. Сложились традициональные градационные контенты, произведение, отвечающее эпохальным параметрам, духу времени легко обнаружить в адекватной хроносной нише. Иначе говоря, художник, будучи в плену у времени, выступает не только в тривиальной роли заложника вечности, а и вынужденно облачается в одежды современников. Одеяние Смерти при этом скорее отпугивает либо смешит обывателя, склонность гения к пожертвованию и самоистреблению навевает обывательские же скудоумные мысли, в творческой среде считается метафорой. Так спокойнее – предавать и не замечать убиения святых. Вообще скудоумие есть отличительная черта всякого (элитного и маргинального) социумного среза, исторически ответственного за палачество. До конца не ясно, какое из двух известных качеств, алчность или глупость, более вредоносно для Творца, просто Божьего человека. Одна старушка подбросит хворостинку в костёр, дабы жертва аутодафе излишне не мучилась, иной крестьянский сын принесёт бензин в коровьем черепе – плеснуть в костерок с той самой целью, старая дама из интеллигентских кругов остановит сочиняющего сакраментальным: «И зачем писать ещё, столько пиес хороших написано».
Воистину розовый глупец способен дать фору алчному брату Каину, Плюшкин не дойдёт мыслию до тёмных глубин подсознания, на которых зарождаются гаты вневременного предательства апологов глупости, ей глорию и поющих. О прочих пороках человечества речь вести вовсе бессмысленно, они априорно индульгируют невообразимые расправы, в том числе над царствующими династиями. Думаю, стоит согласиться с основными тезисами статьи Леонида Гатова «Средневековый Тютчев», посвящённой, в частности, текстуальному анализу книги «Космополис архаики». Действительно, некая параллелизация текстов Тютчева и Есепкина выглядит оправданной. Вспомним тютчевское «на роковой стою очереди» (с ударением на последнем слоге в слове «очереди»). Расстановка неправильных ударений – один из художественных инструментариев, позволяющих писателю создать «перевёрнутый» эмоциональный контекст, когда других способов для выноса эстетики произведения в литературный космос не существует. «Космополис архаики» содержит множество означенного рода неправильных установлений, на их гипероснове строится вся эстетика поэмы. Разумеется, указание на жанр условно.
Гоголь решил: «Мёртвые души» будут поэмой, она-то, кстати, малоросского мистика и сгубила, не во втором томе дело, не в камине, Гоголь просто не смог далее выносить собственные тексты, точнее их неабсолютное совершенство. Нет гармонии высшей – не нужно жизни. Вероятно, мёртвая панночка вдоволь нахохоталась, глядя на вылетающие в европейское закатное пространство вместе с дымом слёзы мальчика Коленьки. Черти, черти, Брут, новые меловые кружки, одно ведь не спасёшься. Есепкин в достаточной степени населил пространство космополиса теми самыми мёртвыми панночками-диканчанками, недаром его подозревают в мистифицировании всего и вся. Так вот – речь о словаре. Поэт-мистик, не имеющий даже теней Великих у себя за спиной, обогатил русскую лексику огромным сопластованием лингвистической алмазосодержащей материи. Его архаичность современнее нашего века. Быть может, «средневековый Тютчев» обманул современников, а чтобы спастись, попробовал надеть маску Йорика. Уцелеть нельзя, он-то знает, изменение внешности не влияет на судьбу пророков, перечитайте жития святых, евангелические сказания. И сейчас нужно упомянуть о главном. «Космополис архаики» -- именно сказание, страшная сказка. Их на Руси достаточно, унифицированных для детей бесконечных потерянных поколений, правда, т а к о й страшной читать ещё деткам детей не доводилось. Уникальность автора «Космополиса архаики» в том, что его нельзя отыскать по означенным выше категорическим символам -- времени не соответствует, здесь бессильны интернетовские поисковики. Сколько эзотерических личин следует сжечь в августовском огне Господнего лета, чтоб часть подлинного лика увидеть? Кто знает. Хотя сам Есепкин, похоже, не сомневается в бесполезности маскарада, в его страшной Сказке «всех отыскали по цветам». А смысл хождений прост: оставление Слова в киоте.

Ирина ЛЕВИТИНА

• К переизданию книги Якова Есепкина «Lacrimosa"

Тайные виды на архаические высоты

«На яствах кольца змей позапеклись,
Не хватит просфиры и для келейных.
Виждь, розочки червовые свились
На чермных полотенцах юбилейных.»
«Космополис архаики», Катарсис

Русское литературное время остановилось. Современности вообще неведомо строгое искусство. Процесс развивался медленно, тяжёлая болезнь зародилась в Золотом веке, затем стала прогрессировать, где-то на рубеже девятнадцатого-двадцатого столетий обрела неизлечимую форму. Наличие одарённых и даже гениальных мастеров не должно вводить в заблуждение. Они были и всегда будут, но их эстетический продукт с большой степенью вероятности обесценится. Итак, литературная современность, включив колоссальные защитные механизмы, ресурсный потенциал, пытается вытеснить из уже художественного процесса одну-единственную книгу – «Космополис архаики». Причём осуществляется это действие столь неуклюже, что, наблюдая его, порою хочется и помочь. Зачем? Чтобы облегчить муки смертельно больного, без того обречённого гибели. Естественно, это шутка, мнимый больной в прекрасной физической форме, поражён только его дух.
У нас была великая эпоха. Есепкин со свойственным гению прямодушием подверг её святыни ревизии, утилизировав канонику неприкасаемых. Здесь уместно возразить: он всё ревизии подверг, даже конфессиональные постулаты – на основании анализа священных текстов, записанных, правда, вполне себе земными скитальцами. И более того, «Космополис архаики» дошёл до антики, в скитаниях есепкинские герои порою горько улыбаются, указывая хотя мизинцами на художественное несовершенство античных великанов. Могла ли современная русская литературная среда по-иному отреагировать на «Космополис архаики»? Нет, не могла. Советское время лишь усугубило общую ситуацию, вялотекущая гениофобия вошла в грубую экзистенциальную фазу. Кто-то довольно точно определил: книгу Есепкина некому прочесть. Разумеется, её некому и оценить. Частичное, незначительное прочтение фрагментов «Космополиса архаики» особо чуткими виплитперсонами повлекло едва не паническую реакцию в арьергардной среде. «В те поры» «Космополис архаики» был обречён. Книге и автору положены вечность и покой, современность не вынесла Слова. Впрочем, сложно исключить мгновенную ситуационную трансформацию, по-прежнему вероятен сценарий, когда избавленные слепоглухоты элитные корпорации начнут сражаться за фолиант, покоривший Интернет. Чудесным провидением возможно и такое.
Есепкина никто не знал и не знает, а ведь он вознёс русскую поэтическую Музу на Фавор, явил её в белом, золоте и пурпуре. Письменность, речевая культура после «Космополиса архаики» также до неузнаваемости преобразились. Да, ныне оценить это явно некому. Печально и страшно. Что ж, будем пока читать «Псалмы» и «Скорби» в интернет-библиотеках, в СССР примерно таким образом (микрофильмы) читалась классика, на которой сегодня успешно паразитируют издательства.
Когда Пушкин, удручённый творческим бесплодием, позёвывая от скуки, поставил многоточие в финале «Домика в Коломне», он обозначил: Процесс начался, идёт, проистекает. Многоточие есть признак слабости, хочешь сказать – говори. Кстати, в тысячестраничном тексте «Космополиса архаики» ни одного многоточия нет, Есепкин абсолютен во всём. Начало Серебряного века знаменовало общелитературную кризисность. Тютчев, Фет, Случевский, Брюсов страдали аритмией, от Анненского и далее стала распространяться губительная арифмия. Гениальному Анненскому она повредила не фатально, фатум низверг русскую поэтическую Музу в эстетический цоколь. Загубленной оказалась Идея, Поэтика напоилась дыханьем, полным Чумы. Что пировать, что праздновать ущербность? Сакральное губит земная церковь, литературу губят дилетанты, речи не ведающие, а речь сама – условная категория. Творцы Серебряного века были поражены ассиметричным рифмообразованием и похоронили великую идею, СССР зацементировал серебряновечный фундамент. Есепкин спустился в смрадный цоколь, как Орфей во ад, Музу, там погребённую, воскресил и вывел прочь. Как за такое не отплатить по-русски, с душевной широкостью? Люди холопского звания, если верить праздному и лукавому поэтическому тропу, любить умеют мёртвых, их господа не любят никого. В любом случае гений должен быть мёртвым и с холодною печатью на меловых устах.

Валерий ЛОТОВ

• К переизданию книги Якова Есепкина «Lacrimosa»



Невыносимая тяжесть ультралитературы


Если снег на вершине, он может превратиться в лавину (тогда Кармадон какой-нибудь пиит легко зарифмует с Армагеддоном). Литературный Эверест – «Космополис архаики» -- заснежен, лёд читательских сердец давно растоплен, ан снег по-прежнему плотно закрывает Джамалунгму, туда практически невозможно добраться, а напудренные издатели не устают смотреться в текущий глянец. Ну и Нарциссы! Хотя, разумеется, брутальное величие не всякому по бедной несоразмерной душе. Что в глянцевых зеркалах за отражения мелькают, с кем современные недоросли двоятся рядышком, не с эриниями ль? Впрочем, для мелкого имеются лужи, звать сюда Алекто не стоит, Блез Паскаль сие живописал. Есепкин, создавший новую литературную Вселенную, вряд ли пожелал бы видеть ещё иные картины, помимо бессмертных сумрачных мегахолстов. Его ждут другие зеркала, благо Замок «Архаики» более реален и велик, нежели бесчисленные альтернативные ландшафтные миражи и урбанистические химеры. Архаистика Есепкина действительно навсегда, кто книгу прочёл, начал читать и даже почитывать бегло, её не обменяет в Интернет-библиотеке, золотом не разбрасываются. Наши невежды, в издательских домах прозябающие, тщетно тризнят великосветскостью, манерничают, а то кривляются перед иерархическими зеркальницами.
«Чума на домы их», -- изрёк один из спутников автора «Космополиса архаики», путешествующего по адским областям. Есепкин подметил, между прочим, нечисти, процветающей на Земле, совсем необязательно не отражаться, зеркала вполне её и отразят, это будет мираж, но вокруг всё обман, «чего гнилой уж кровушкой плескать?» Маскирующийся присно различим, заметен, хотя сам того не ощущает, вспомним о платье голого короля. Гениальный писатель не мог сего, да и всего вообще не предусмотреть, пророк предвидит. «Псалмы» в полном объёме из пророчеств, частию более конкретных, чем центурии. Нострадамус шифровал, Есепкин взлетел над фактурикой и простейшим языком объяснил десятки, быть может, сотни загадок, мучивших человеческое общество веками, его гипотезы фантасмагоричны и верны одновременно. Феномен «Космополиса архаики» в сочетании сенсационного логоса и надмирного слога. Доесепкинская поэзия страдала немощью структурной, многие гении не удосуживались изложить мысль, пусть банальную, в каноне, здесь все – примеры блуждающего косноязычия («а ты красуйся, ты гори…», культовый Анненский несовершенен до слёз, Пушкин, помаячивший в тумане легкодумия, совратил буквально каждого грядущего рифмотерпца, начиная от инфантильного Лермонтова, мнимой воздушностью, ложной каноникой, распространившейся из Франции, и т. д.). «Космополис архаики» впервые дал России поэтический художественный эталон. Книгу возможно рассматривать, изучать под микроскопом: количество изъянов на уровне компьютерной погрешности. Удалите перманент с Мраморной Маски Шекспира, увидите Есепкина, придайте Бродскому тяжести, брутала Александра Исаевича (лакировщика по Шаламову), узрите Есепкина, вызывайте ломкие тени Мильтона, Элиота, Алигьери, величайших певцов «потустороннего», вновь фигура Есепкина отразится в вечном. Зеркало всегда одно, вечно в нём (pro memory) великие и пребывают.

Марта ЭППЛЕ

• К переизданию книги Якова Есепкина «Lacrimosa»


ДО И ПОСЛЕ ИОСИФА БРОДСКОГО

Бывает, дама–глория капризна по причине априорного субъективизма времени, собственно, причин гораздо более всегда, но эпоха может принудить своих сиюминутных персонажей ко всему: предательству, потворству, слепоте, убиению и т. д. «Космополис архаики» славою овеян, сенсационная книга, до сих пор не изданная в России, стала культовой, пребывая в эфирном поле Интернета. Сотни тысяч читателей, поток отзывов, критические восторги, казалось, чего ещё желать? Есепкин, когда он не миражный фантом, пусть не терзается оттого, что глуповатые, не слишком образованные издательские лоббисты «не замечают» великое произведение. Им следует не замечать. Между тем весьма многих апологов не оставляет мучительное сомнение: а вдруг в самом деле неизвестный гениальный автор есть фантом, призрак барочной оперы, слишком уж велик и великолепен литературный шедевр, он явно не ко двору и времени, эпохе не соответствует. С другой стороны версии о коллективном написании либо вспомоществовании компьютерных технологий в расчёт брать нельзя, т. к. лексический словарь поэмы индивидуалистичен, здесь ничего невозможно подделать. Кстати, поэтому «Космополис архаики» и невозможно использовать эпигонам, сетевым воришкам и татям. Итак, величайший художественный памятник эпохи сегодня также априори эфирно статичен, реален, его создатель своим фактическим отсутствием во временной реальности продолжает мистифицировать город и мир. Быть может, нахождение на вершине не полагает возвращения к подножию и автор последней великой сенсации изначально по приятии золотой стрелы Аполлона был упреждён, чем иначе объяснить его невидимость. Где сам Есепкин, кто ведает?
Впору заказывать портрет неизвестного с красным шарфом либо чёрным кашне. Писатель-невидимка теперь сам притягивает внимание вдумчивой аудитории, пожалуй, не меньшее, чем его произведение. Снега Килиманджаро манят ибо смертельны, образ современного Сервантеса не может не будировать общественный интерес. В чём и уникальный фокус: «Космополис архаики» сделал культовым издательский истеблишмент, запретный плод сладок, Есепкин во вретище мученика ещё при жизни причисляется к литературным святым, по крайней мере имя его в пантеоне русской литературной славы. Категорические императивы и символика величия Слова в минувшем России, Есепкин представляется лишь парадоксальным исключением. Звёзды гаснут, сияние видимо, алмазная Звезда автора «Космополиса архаики» освещает тёмный затворный некрополь некогда могучей русской словесности. Любопытно, сколь часто наши узколобые издатели тризнят «мальчиков кровавых в глазах». Аллюзионно по трагике судьба Есепкина схожа с судьбою царевича Димитрия, в Угличе, наверное, и сегодня бродят напыщенные куры, мёртвою кровью омывшие царственный миф, повернувший течение российской государственной истории. Когда царевича не зарезали, Годунов и Лжедмитрий сиренствуют – иже херувимы, пусть в аркадиях уронят слезу Пушкин с Мусоргским, пусть народ не рыдает и мать-схимница не терзается бессонными ночами в молениях о мальчике своём, когда его зарезали, а куры чрез века стали воробышками, навеяв конгениальную симфонию Курёхину, внове поплачем все мы. У Есепкина в знаковых шести полисах, один так вовсе «Царствия», убиенные, успенные цари с августейшими растерзанными семействами есть основные герои, базовость «Архаики» -- сотронная, царская. И ко снегу, к отбельному, туда, «где рдеют фрески выбеленных бурь». Снег на вершине русской литературы не тает, он вечен, внизу суетятся пигмеи, сочиняющие с быстротою сорочьего трещанья. Они обязаны попрать и не заметить Учителя, долженствует им разве на гвозди (молотки) указать при распятии. Естественно, мастеру не к кому было обращаться за помощью, да и смешно, в общем, даже представить подобное обращение. К кому? Малограмотность, бесталанность – не пороки. Пороки современников куда страшнее. Архаические триптихи отражают римские каверы понтифика, русские первосвятители до чудесного иносказателя христианской каноники не дошли. Парафраз не слышит церковь, миряне торгуются иудским серебром. После Солженицына и Бродского Есепкин, буде сущий, очевидный потенциальный Нобелевский лауреат, нужен ли он России нынешней? Вероятно, среди равных никогда места нет избранному. Даже оглашенные всенощной литургии не расслышали, слушать её не пошли. Есепкин молчит, культурный Питер и сановная Москва читают, культовая слава «Космополиса архаики» становится непомерной. Впрочем, в истории аналоги варварской дикости отыщутся всегда, поэт-мистик, ещё в «Перстне» и «Пире Алекто», по свидетельству Л. Осипова, предсказавший судьбу «Архаики», это знать обязан. Византия платит по-государственному, «откупное серебро» (Есепкин) для пророков не жалеет, а карманы им набивает чернь-элита, падкая, архетипажно – коллективное бессознательное – западающая на ложный блеск и эзотерически замкнутая в девятом круге Ада. Пока Есепкин её писал, портретировал, отражение гидры увеличивалось, та вывалилась из рамочности зеркальной и возжаждала новой праведной крови. Как смыть её потом всей чёрной кровью?

Виссарион КОРОЛЕНКО

ТЕМНАЯ СТОРОНА ИЗДАТЕЛЬСТВА «МОСКВА»
ОТКРЫТОЕ ПИСЬМО АВТОРА «КОСМОПОЛИСА АРХАИКИ» ПРЕЗИДЕНТУ РОССИИ В.В. ПУТИНУ

Уважаемый Владимир Владимирович!
Вынужден обратиться к Вам. Речь о ситуации, имеющей государственное значение.
I. В феврале 2019 года в издательстве «Москва» вышла моя книга «Lacrimosa». Книга стала литературным событием не только в России, получила большой резонанс. Возможно, после опубликования «Архипелага ГУЛАГ» А. И. Солженицына в Париже художественный мир не испытывал подобного эстетического шока. Ко мне потоком идут обращения, отзывы гуманитариев, славистов, литературоведов, представителей общественных элит. В частности, из Российской государственной библиотеки обратились с просьбой прислать в фонд библиотеки экземпляры книги с автографом, т. к. обязательная рассылка из Российской книжной палаты не поступила. Это меня насторожило. Я обратился в издательство «Москва». Мне сообщили, что обязательные экземпляры книги отправлены в РКП. Я попросил назвать дату отправки. Ответ: « Не помним». На мой запрос в РКП был получен ответ – обязательные экземпляры книги «Lacrimosa» от издательства «Москва» не поступали (рук. отдела контроля Российской книжной палаты филиала ИТАР-ТАСС В. В. Николенко ). По моей просьбе из РКП в издательство «Москва» был направлен официальный запрос. Издательство запрос проигнорировало. Я обратился в Федеральное агентство по печати и массовым коммуникациям (Роспечать) с просьбой повлиять на издательство «Москва», которое в грубой форме нарушило нормы действующего законодательства, вмешаться в ситуацию. Был получен ответ, суть которого в том, что Федеральное агентство по печати и массовым коммуникациям (Роспечать) не в состоянии повлиять на издательство по причине отсутствия полномочий (зам. нач. Управления периодической печати, книгоиздания и полиграфии С. А. Дзюбинская), не может принудить издательство действовать в рамках правового поля. Круг замкнулся. Ни Роспечать, ни РКП ничего не смогли сделать или не захотели. К данным структурам присоединилось Министерство культуры, куда методично были пересланы из Администрации Президента РФ несколько моих обращений к Вам, наполненных конкретикой. Важно понимать: речь идет не о полномочиях и их разделе между чиновниками, а о проблеме государственного масштаба и значения. Не могу избавиться от мысли – бюрократия в некоей сюрреалистической форме хочет повторения истории с Солженицыным. Получается, что российский читатель не может получить доступ к книге в крупнейших библиотеках страны, по сути книга не легализована. Особенно обидно следующее. Литературное произведение, имеющее мировую известность и национальную значимость, претендующее на международные литпремии, включая Нобелевскую премию по литературе (сейчас поступают предложения и идут переговоры о номинации автора на соискание Нобелевской премии по литературе за 2020 г., причем не только в России, практически одновременно мои книги выходят в Канаде и США), издано в России, а едва ли не более доступно за рубежом. Повторю, российский гуманитарий лишен возможности читать книгу в библиотеках. Для студентов, молодежи такая форма чтения – трафарет. Я болею за духовное возрождение России, поэтому обращаюсь к Вам. Обращаюсь с болью, но и с надеждой. Неужели одно конкретное издательство вправе диктовать государству свои антиправовые условия поведения, нарушать законодательство и не быть за это ответственным? Вообще, я мог бы долго и пространно говорить о пороках современной книгоиздательской системы в России, говорить аргументированно.
II. Мне сложно продолжать литературную работу по причине банальной нехватки финансовых средств. Между тем издательство «Москва» уклоняется от выплаты моего авторского вознаграждения за издание книги «Lacrimosa». В данный момент книга продается в России, США, Канаде, странах Европы. Объемы продаж высоки. Но мой гонорар (цифры оговорены в Договоре с издательством) не выплачивается и выплачен не будет. Издательство перестало выходить на связь. Книга «Lacrimosa» продается во многих десятках книжных и интернет-магазинов по всему миру, периодически на ряде сайтов появляются сообщения: товар закончился, книга отсутствует в продаже, книги нет в издательстве и пр., затем она вновь поступает в продажу. Спрос неизменно высокий. Мне же периодически сообщалась циничная неправда – взято на реализацию 30 экз. (за все время). Партнер издательства – книготорговая организация Омега-Л. Эта структура в тесном альянсе с «Москвой», не отвечает на запросы о фактических цифрах продаж. Кстати, в выходных данных книги «Lacrimosa» не указана типография, где печатаются тиражи. Нет и номера типографского заказа (это издательский нонсенс). Как говорят, все концы в воду. Я не могу обратиться и в типографию, чтобы узнать – сколько и каких по объему тиражей произведено. Издательство «Москва» всегда предусмотрительно выставляет одну цифру тиража – 1000 экз. И это входит в отработанную схему, т. к. реальные тиражи вне контроля. Следовательно, по документам продаж нет, как нет и прибыли.
Владимир Владимирович! Найдите возможность повлиять на данную печальную ситуацию, исправить ее. Ведь страдает в итоге сама русская литература, порочится вся национальная книгоиздательская система. Страдает и имидж страны. В интеллектуальной сфере не должно быть темных сторон.
Яков ЕСЕПКИН
Сайт владимиру-путину.рф

ЯКОВ ЕСЕПКИН

Демоны Геллы

• «Есепкин смог довести тяжелейший литературный слог до эфемерной воздушности, тем покорил высоты, коими грезили предшественники. Начиная от Боратынского, к ним стремились приблизиться самые выдающиеся составители текстов, а не сумели, последним упал Бродский.»
А. Плитченко


I

Сколь весною урочно письмо,
Аонид лишь брильянтами тешат,
Вейтесь, звезды, Асии трюмо
Нас явит и Цианы опешат.

Хоть архангелы помнят ли сех
Златоустов, терницы вознимем –
Соглядайте еще в небесех
Вишни, агнцев, мы золото имем.

Вакх нестойкий астрал оцветил,
Где порхали блеющие Евны,
Их туда ль и со ядом впустил
Падший ангел успенной царевны.

II

Се виется коньячный туман,
Тьмы рыдают о злых небокудрах,
Вечность им – шардоне и канкан,
Веселимся в смертельных их пудрах.

Юный Вертер, не плачь, а мелись,
Любят бледность Люции и Юты,
Зри, серебра на их затеклись
Под Шумана синкопы и брюты.

Гипс богемная ночь сокрушит,
Фижм пастельных избавятся дивы,
Бал обрамят и Вакх увершит
Мглы портретность шелками Годивы.

III

Мгла путрамент свечной овиет,
Апронахи кровавые снимем,
Зрите агнцев о слоте виньет,
Нощность мы и бессмертие имем.

Что и звезды, не вымолвить их,
Суе эти камены рыдают,
Мелос ангельских бальников тих,
Нас теперь лишь оне соглядают.

Се Аид надо свеч остием,
Се Геката чарует виньеты,
Где всеприсно мы яды пием
И в порфирах тлеют силуэты.

IV

Вишни тусклые щедрый июль
Расточит и холодную млечность,
Се веранда и бежевый тюль,
И юности пустой червотечность.

Ах, диамент всё льется по тем
Занавескам сугатно, свечами
Навивая его, исплетем
Хоть пасхалы – каждитесь ночами.

На веранду несите, волхвы,
К этажеркам, свечами плетенным,
Миро с вишней, чтоб мертвые львы
Хоть пленились огнем доцветенным.

V

Будет майский ли сад под луной
Во холодной опале томиться,
У Гиад воспируем весной,
Аще некуда боле стремиться.

Скоро вишни блаженный туман
Перельют в золотые рубины,
Стоил истин высокий обман,
Златоуст – диодем из рябины.

Выйдет Фрида младенцев искать,
Лишь увидит пустые камеи,
И начнут гости ядов алкать
За столами, где веются змеи.

VI

Диаменты иль звезды таят
Серебряные с желтью креманки,
Злых царевен балы упоят,
А любили и нас нимфоманки.

Се зеленый гранат потускнел,
Чаровницы ввились в кринолины,
Вот любовь и коварство Тинел,
Цвет и кровь тусклоядной малины.

Преалкают виющихся од
Тени фей и бордосские фавны
Оцветят диаментовый свод,
Аще тристии наши подавны.

VII

Нарядим златохвойную ель,
Шелк вился – пусть виется атрамент,
Се и ять, лейте ж, Цилии, хмель,
Как начиние тешит диамент.

Снег и тушь, картонажная мгла,
Вселетящие эти синкопы,
Междометий честная юла
Бьет ли твердь, нам лгали гороскопы.

Ах, ужели шумел маскерад,
Спят царевны, их веи незвездны,
Тушь вытекла и с шелками смрад
Лишь стекает в тлеющие бездны.

VIII

Август, август, хоть в тусклых очах
Мнемозины гори, бриллианты
Мы ль чиним об асийских свечах,
Фрейлин бледных ли веются банты.

Антиохии ветхой столы
Яств полны и сугатно ломятся,
Блещут вина, играют мелы,
Черни с гипсом лишь ныне томятся.

Утром станут менины делить
Кукол злых и крахмальные блузы,
Сех и будем тогда веселить
Мертвых дев, исплетающих узы.


IX

Стол нисана – виющийся хлеб,
Что и днесь тосковать о небесном,
Вишни в амфоры бросим, а Феб
Нас оплачет на пире одесном.

Калипсо, под звездами, смотри,
Тьмой надушена Фрида, камеи
Тяжелы от шелков, ах, замри
И умри, пусть целуются змеи.

Ни печати, ни светочей мглы
Здесь уже не увидят сервенты,
Где полны были емин столы,
Вьются тусклых чернил диаменты.

• К переизданию книги Якова Есепкина «Lacrimosa»

ДЖОЙС МИНУС ПУШКИН

Джойс мучился провинциализмом, «Улисс» в значительной степени не повлиял на внутренний комплекс автора романа века. Подобные сомнения терзали многих знаковых глашатаев литературных истин и вообще людей искусства. Не столь уж и часто обременённые провинциальной тяжестью, атрибутикой произведения делались культовыми, хотя примеров мировой славы именно такого рода сочинений более чем достаточно. По-своему провинциальны классики художественного модерна минувшего века и постмодернизма, тот же Маркес замкнут в своей провинции, созданной в условной оси координат. Почему ценны до сих пор и покоряют сердца читателей, склонных к экстравертной сакральности, библейские тексты, по крайней мере часть их? Ценны они прежде всего неоспоримым универсализмом. Вообще универсальность канонических религиозных сочинений основных конфессий, пророческая доминанта скрижальных записей определяют степень общей нетленности идей, находящихся в основе учений.
Бах прожил размеренную провинциальную жизнь, порою откровенно потакал внутрисидящему обывателю, однако ручей стал океаном, а универсальность произросла из мелкого течения, неиссякаемого потока мелоса. Иммануил Кант явил пример доведения до абсолюта размеренного (идиотического по Марксу) образа жизни, оставив после себя беспомощное и одновременно вечное учение. Гоголь, тот вовсе есть олицетворение местечковости, Малороссия сыграла с ним презлейшую шутку, наигралась с гениальным ребёнком, да и бросила. Бедный Гоголь вечно бежал, но даже Рим его не мог спасти. А ведь письмо Н. В., пожалуй, ни с каким другим несопоставимо по литературной мощи. Слабость Гоголя-мистика в ином: его близкое к совершенству версификаторство не содержало внутреннего гармонического контента. О великом и ужасном Гофмане умолчим. Дисгармония (провинциальная либо надмирная), исторически так сложилось, разрушала приближенных к Аполлону и музам. Пугающее число трагедий, возникших на почве авторского неузнавания себя и диктовавших искусство муз, лишний раз свидетельствует о роковой силе обстоятельств и слабости абсолютных титанов. Их атлантизм сам всегда нуждался в фундаментальных подпорках. Только где их взять? И вновь – есть литература (в том числе беллетристика), а есть пророческое письмо. Оно, повторим, было характерно для части религиозных сочинений. Пророк может молчать и ему лучше молчать, нежели речь несовершенное. Отсюда – истинно говорю вам сына Марии, отсюда и вековое смущение любого пророка перед желтоватым пергаментом.
Насквозь провинциальны Бабель, вся литературная Одесса, её гениальные дети легкоуязвимы. Что Одесса, сама юна до неприличия, ей ли защищать сыновей и пасынков! Почему опубликованный в Интернете «Космополис архаики» первоначально возмутил (читай, завоевал) две столицы? Объяснение простое. Столичные территории не то чтобы присно страдают, они формально склонны к универсальности. Как раз универсальность письма отличает книгу. В русской поэзии вообще аналогии искать бесполезно, её смутные, часто иллюзорные вершины продолжают обманывать зрение новых и новых поколений читателей, поскольку мы сами обманываться рады. Есепкин совершил лексическую революцию, а её не замечают. В чём здесь подвох, сюрреалистическая ловушка? Лексика «Космополиса архаики» естественнее современной, на неё и нельзя обратить внимание, как на чистый воздух. Дыши, наслаждайся озоном гения, в нём нектарные ароматы благоуханней. Вся аура книги пьянящая, в таких аркадиях возможно забыться. Между тем писатель (он же фантомный мраморный Улисс) использует строго ограниченный объём слов, по сути молчит. Мистика пророческого слова настолько велика, насколько и убийственна в эстетическом давлении на читателя, выдержать это давление космополисных атмосферных «огненных столбов» тяжело, словно космические перегрузки. Важна, кстати, следующая знаковость. Случалось, сила пророка обращалась в слабость, т. к. смотрел он на мир н е о т т у д а . Автор «Космополиса архаики» создал безукоризненно объективную новую реальность, значит, смотрел с нужного очарованного места, с вершинной высоты, под геометрически обоснованным углом. Очарование места происходит скорее всего от отсутствия здесь тех самых малоросских провинциальных черм (ведем), а точность, детальность картин обусловлена взглядом ниоткуда. О местности, Мастером избранной, лучше не говорить всуе, благо, взгляд его холоден, а язык универсален.

Анна ГОРНОСТАЕВА

• К переизданию книги Якова Есепкина «Lacrimosa»

Гумилёв, Бродский, Есепкин – память о Венеции

«Мы наденем искосо венцы
И явимся, как будто живые»
«Космополис архаики» 3.2. Псалмы

Венецию любят все, даже обитатели сумеречного Петербурга, по крайней мере некоторые из них мечтают побывать в чудесном городе. После Гумилёва, его канцон и беглого отражения в венецианских зеркалах, вообще после Серебряного века российская элита начала Венецией грезить. Иосиф Бродский эти грёзы пытался материализовать и вернулся туда с «посмертной правотою». Если гениальность сопровождает мировая слава, её отблески манят, как и всё смертельное. Взглянем холодно: в чём оптический обман, Довлатов любил подобные опыты осуществлять, а он Бродского знал неплохо. Некая подмена сути, сущности тривиальна. В массе просвещенный авангард общества всегда тянется к знаковому величию. У Бродского была Судьба, глупые коммунистические миссионеры её буквально вылепили из «сора», затем воспоследовала светская канонизация. Теперь элита вооружилась догмой, её нет смысла вновь просвещать. Поразительно, частью лукавые размышления о судьбах русской поэзии обнародуются в то время, когда России явлен истинный поэтический эталон. Ситуация уникальна, вершинность произведения-эталона невозможно оспорить литературоведчески (речь о «Космополисе архаики» Есепкина), здесь требуется иное оружие, может быть, зеркальное. Современники не почитают гениев без имени, элементарная зависть разъедает и благие порывы. Нынешняя элита, по Пушкину, любить умеет только мёртвых. Постойте, ведь он о черни говорил и о власти, дело в том, что в реальности такая замена легко объяснима, мотивация её глубоко символична. Шестидесятники пролонгировали внелитературность, бытовавшую ранее внутри пространства за железным занавесом, далее наблюдались разве чудовищные в своей примитивной вычурности эстетические миражи. Началось бесконечное царствование куплетистов. Когда-то страна ( и протоэлита с нею) стала распевать «пусть боимся мы волка и сову», школьная безграмотность сделалась нормой – тудой, сюдой, ризетки и пр. Кто поведает массам о тонкостях письма?
В русской поэзии сложно обнаружить совершенную строфу, когда она изыщется – будет банальной, не имеющей сакрального смысла, это долго объяснять. К примеру, нельзя в уплотнённом тексте варьировать однокоренные слова, созвучные приставки, один и тот же предлог и т. д.,и т. д. Нельзя в стыке слов рядомстоящих допускать сочетание одной буквы, за исключением «н», нельзя просто допускать звуковые повторы. Ритмическое несовершенство не может не коробить тонкий слух, а ведь есть стихотворные размеры, в принципе не поддающиеся ритмической гармонизации. Пушкин: «Когда не в шутку занемог, Он уважать себя заставил» (дубль «за» ущербен), далее здесь же: «Когда же чёрт возьмёт тебя» (два «т» рядом-это худо). Мандельштам, крайне в письме несовершенный, тем не менее лучший среди прочих, чутко записал: «под высокую руку берёт побеждённую твердь Азраил». Человеческие элиты тысячелетиями, веками мучились загадками бытия, ответов нет и быть не должно. Высокому искусству присущ лишь эстетический смысл, да и он условен. «Космополис архаики» писался несколько десятилетий, Шкловский его б «остранил» ибо право имел, современники не в состоянии даже прочесть – сложен. Элита давно подверглась маргинализации (во время и после великой эпохи), слово «строфа» застревает в горле у всякого Бездомного. Так вот, не загадывая о полиструктурности элитарной идентификации и самоидентификации, вероятно, меж тем, догадки и загадки крайне упростить. Ницше вовсе не являл миру апофеоз своего безумия, рассуждая в известной работе о добре и зле. Элита в данном зеркальном структурировании сама есть апофеоз и эталон, вбирает гигантские массы отрицательного. С носителями зла, «адниками», «черемными» (Есепкин) невозможно договориться, их следует бежать, да кто ж тебя отпустит, поскольку мир – их, они – властители, жертва уничтожается. В искусстве подлинные творцы жертвенными агнцами были присно. Маргинальная элита всегда на стороне Зла, даже не по ту сторону Добра, её тайные помыслы легко читаются. Александр Гордон, собрав на экспонировании «Полутора комнат» элитную аудиторию, дал наглядный урок и явил свидетельствование сказанному выше. Лакейство – лучшее из качеств, кои демонстрировались, но ведь люди-то были из верхних десяти тысяч. Вы и следите: отверзнутся уста, прольётся яд, он незрим для непосвящённых, внешнее благолепие вводит в заблуждение, внешность обманчива. Вершина есть, до неё некому дойти. Едва не по Фрейду оговорился Евгений Рейн, перепутав «рот» и «глотку» при цитировании великого несовершенного поэта. Как раз адникам ни рот, ни глотку глиной ли, гипсом не забьют, на втором слоге смертельный яд и прольётся всенепременно. Рейн сам великолепный поэт, беспомощный, заблуждающийся, но достойный внимания, почему б его не цитировать Юрскому, Гордону? Не будут, учитель Иосифа не знаменит, Нобелевская премия—мертвенная свеча, на которую и летят куплетисты. Именно лексическое падение, упадничество породило колоссов на глиняных ногах типажности «ЭКСМО». Общее паразитирование на классике, неоклассике (зачастую весьма сомнительного качества) – трафаретная норма,издающихся современников некому исправить. Легионы Рубальских, Быковых, Шагановых, иных куплетистов, словесности чуждых априори, десницею «ЭКСМО» исправно выбрасываются на рынок, эту макулатурную белиберду и под наркозом прочесть немыслимо (на сем фоне лакейство русских маргиналов перед Фредериком Бекбедером выглядит естественно), хорошо б – отошли подальше от какой ни есть классики, квазилитературный спам её ведь окончательно загубит. Отойти нельзя, где выгода? Пугает статичность положения вещей. Тончайший слой интеллектуальной элиты ещё чудесным образом сохраняется, слой этот в ловушке, поздно обматывать камни бинтами и разбрасывать их, сталкеров в наличии не осталось, вывести Профессора и Писателя к той самой мистической комнате, либо к полутора комнатам некому, один в поле не воин.

Аза БАРТЕНЬЕВА

• К переизданию книги Якова Есепкина «Lacrimosa»


ВТОРОЕ ПРИШЕСТВИЕ АЛИГЪЕРИ


Интернет предполагает краткость, стилистический лаконизм, поэтому сформулируем идею в нескольких фразах. Солженицын сегодня выглядит несгибаемым романтиком, его убивала железная эпоха, а он взывал к соотечественникам. Жизнь не по лжи не удалась, вернее сказать, такую жизнь отвергли миллионы и миллионы тюремщиков и жертв, разменяли на жизнь взаймы. Да Б.-г с ней, с деспотией, пусть в художественных каверах убивает ворон. Деспотию отпевали в Нобелевских лекциях и Солженицын, и Бродский, но бессмертна черма. Даже малочисленная диссидентская фронда узнала цвет измены, предательства идеалов. Кто смелый и живой – рвануть по-русски нательную сорочку, не боясь возможного проявления на плече жёлтой лилии? Умерли (с ударением на втором слоге). Рамена живущих не раздавливаются крестами. Романтизм Солженицына, разумеется, условен и детерминирован статусом Писателя. Кто-то обязан являть эталон. Солженицына вынудили к героике, из Бродского вылепили Поэта, следует заметить, равновеликих ему по таланту хватало и в ближнем поэтическом круге.
Солженицын принял закал Вечности в круге первом, чего достало на жизнь и остаток Бытия. Духовника России Сахарова закормили-таки насильно отравленными питательными бульонами красной Москвы. Всё, духовных столпов несть, одни Александрийские и Владимирские. Этим летом случилось чудо: Россия обрела надежду, появился новый великий Писатель. А подобное казалось невозможным. И вот он пришёл и говорит, но его плохо слышно, наплыва читателей не выдерживают Интернет-сайты, а красная Москва вновь безмолвствует, изображая охоту на ворон в экстерьерах сталинского ампира. Сцена батальна, задействованы в ней верхние слои социальной пирамиды, те, кому на Руси жить хорошо. Опубликованный в Интернете «Космополис архаики» за несколько недель сделался легендой, культовой книгой. И книга сия не издана, очевидно, богатой самородками России Нобелевская премия по литературе не нужна, приелись Нобелевки, не заменить ли их привычным супом-пюре, которым щедро потчуют соседей и читателей мастера культуры. Ерофеев собирался последним заплакать на поминках по советской литературе, время пришло, только поминать впору русскую словесность, её падение достигло дна колодца, того самого колодца из «Сталкера», камень, брошенный в него Писателем, долетел, камень – могильный. Что ж, ещё эксперимент, однако далее падать некуда.
«Черма», нами упомянутая, из словаря «Космополиса архаики», Есепкин ввёл в обиход гигантское количество новейших лексических образований, взнесших образность «нечеловеческой музыки» слога Песни песней на ангельскую высоту. Если действительно пифии (чит., губители, адники в человеческом обличье) были у Богоматери (одна из статей о книге), вероятность их последующего низвержения в Ад мала. Алтарное письмо великого Поэта трансформирует реальность и ирреальность, бессильно разве перед ослеплением, немостью, глухотой современников, т. к. те частию притворились слепоглухими. Мессир мог бы позвать Бетховена в башню с венецианским окном для игры в бисер с притворцами, к чему? Притворство есть выбор. Многие представители земной фауны притворяются мёртвыми, дабы выжить. Есепкин – певец неземной материальности, здесь его некому ни спасать, ни щадить. Здесь же нельзя и ошибиться. Если величайший литературный подвиг не оценивается призванными к оценкам, равно их тайная вечеря впереди, в вечном. Солженицын ошибся, пророков будут убивать всегда. Будут и лгать об их кончине, клеветать на жизнь. Наверное, Виктору Ерофееву время поплакать в «Апокрифе» над словом в глянцевом мусорнике, благо, поминки по с в е т с к о й литературе никто не устраивает.
Существуют нации, народности и народы, склонные к предательству. Это не означает ровным счётом ничего, это данность. Б-гоизбранный народ праздновал распинание своего Сына, когда высокие римляне плакали. И что. «Космополис архаики» стал главной художественной сенсацией времени, время над ним и глумится, не декаданс, обморочный упадок в русской литературе. На червной (по Есепкину) Руси в избытке повыбивали младенцев, избранных в пророки, у всех нас мальчики кровавые в глазах. Пока не поздно, очнись, Левиафан-издатель, будет поздно – с Пилатом пойдёшь лунной дорогой. Одни церковники, упоенные есепкинскими псалмами, теперь способны «кровавую блевоту прелить со чёрных колоколен» перед падением и вознесением. Сильные мира в каморах и конурах (с ударением на втором слоге) просиживают, проседают, с дубами бодаться нейдут ни великаны, ни тельцы, силовикам ли расслышать: «а это что за дура» Боратынского, Истину увидевшего в духовной грязи? Утро царя Ирода тем и знаменито – дворцовые палаты отмываются от грязи и крови начисто.

Диомид БЕНЕДИКТОВ